Дядюшка Наполеон - Пезешк-зод Ирадж - Страница 18

– Замолчите, ханум!

– И не подумаю!.. А вы-то тут при чем? Чей он муж: мой или ваш?

Родственники попытались ее утихомирить, но дядюшка Наполеон поднял руку, призывая всех к тишине:

– Ханум, честь и достоинство нашей семьи выше подобных дурацких скандалов. Прошу вас, объясните, в чем дело.

– Вы лучше спросите у этого подлеца!.. Пусть вам этот потаскун сам все объясняет!

– Может быть, вы скажете нам, кто сообщил вам о связи вашего супруга с некой молодой особой?

– Кто сообщил, тот сообщил!.. А этот-то мерзавец, враль бесстыжий, уже год как придуривается. Я, мол, устал, заболел, сил нету, и еще не знамо чего!.. А сам-то с женой мясника Ширали… Да я его на клочки разорву, паразита!..

Собрав последние силы, Дустали-хан выдавил из себя

полукрик-полустон:

– О, святые, заступитесь!

Дядя Полковник, повинуясь безотчетному порыву, зажал рот Азиз ос-Салтане. Имя мясника Ширали словно пригвоздило всех к земле.

Наш квартальный мясник Ширали был человеком крайне опасным. Ростом под два метра, весь вдоль и поперек разукрашенный татуировкой, на бритой голове – многочисленные следы ножевых ран. Характер и повадки Ширали вполне соответствовали его устрашающей наружности. Рассказывали, что Ширали одним ударом своего секача отрубил голову человеку, водившему шашни с его женой, а поскольку любовников застали в весьма неприглядной ситуации, Ширали отделался всего шестью месяцами тюрьмы. Я не раз слышал об этой истории от взрослых, сам же доподлинно помню, что лавка Ширали порой пустовала по три – четыре месяца – говорили, что мясник в это время сидел в тюрьме. По натуре он не был злобным человеком, но жену свою ревновал необычайно. Несмотря на свирепость супруга, жена Ширали, которая, по всеобщему утверждению, была одной из первых красавиц города, продолжала тайком погуливать.

Когда я однажды попросил Маш-Касема рассказать мне про Ширали, ой сказал: «Э – э, милок, зачем же врать?! До могилы-то… Ширали, он ведь на ухо туговат, пересудов людских не слышит. И до него только тогда доходит, когда он своими глазами видит, чем его женушка занимается. Ну а уж тогда кровь в нем вскипает, и он со своим секачом на людей бросается… Нынче-то, говорят, он поумнел… А когда в деревне жил, говорят, четырех дружков своей благоверной на куски порубил…»

И поэтому в тот вечер я прекрасно понял причину ужаса Дустали-хана, и изумление собравшихся в саду при упоминании имени Ширали – я сам однажды на базаре видел, как, вспылив, мясник запустил своим секачом в пекаря. Попади секач в голову, черепушка пекаря, без сомнения, раскололась бы пополам, но, к счастью, секач врезался в дверь пекарни, и потом только сам Ширали сумел вытащить его.

Голос Асадолла-мирзы вывел из оцепенения оторопевших от страха и удивления людей;

– Моменто!.. Вот уж действительно моменто!.. Чтобы такой слабак, как Дустали-хан, умудрился съездить в Сан-Франциско с женой Ширали?! Боже праведный!.. – И, повернувшись к Азиз ос-Салтане, продолжил: – Азиз-ханум, напрасно, честное слово, напрасно хотели вы его обкорнать! Дустали за это расцеловать следовало. Да на вашем месте за такой подвиг я наградил бы его уважаемый фрагмент именными часами!..

Но Азиз ос-Салтане было не до шуток. Она остервенело завопила:

– А ты заткнись! Тоже мне князь, вместо денег – грязь! – и замахнулась веником, но Асадолла-мирза ловко увернулся от удара.

Отойдя на безопасное расстояние, он сказал:

– Моменто, моменто! А чего вы на меня-то взъелись? Этот ишак ездит с женой Ширали в Сан-Франциско, а я почему-то должен выслушивать вашу ругань… Пусть уж ее Ширали слушает, – и закричал в сторону дома мясника: – Эй, Ширали!.. Ширали!.. Иди сюда!..

Дустали-хан бросился на Асадолла-мирзу и зажал ему рот.

– Умоляю вас, князь, молчите! Если этот медведь узнает, он своим секачом из меня котлету сделает.

Все загалдели, заспорили. Вопли Азиз ос-Салтане перекрывали общий шум. И в этот самый, момент я заметил, что в нескольких метрах от меня за кустом роз сидит на корточках наш слуга и так же, как я, тайком наблюдает за происходящим. Этот слуга по натуре не был человеком любопытным, и поэтому я сразу догадался, что отец, заслышав гвалт на дядюшкиной половине сада, подослал лазутчика для сбора сведений. Он и прежде поручал этому слуге подобные задания.

Увидев отцовского шпиона, я встревожился, но, увы, ничего не мог сделать. Громкий голос дядюшки Наполеона заставил остальных притихнуть:

– Ханум Азиз ос-Салтане, по праву главы нашей семьи я требую, чтобы вы сказали, кто сообщил вам, что Дустали-хан состоит в любовной связи с женой мясника Ширали?

Дустали-хан умоляюще вскрикнул:

– Бога ради, не повторяйте вы без конца это имя! Моя жизнь в опасности!

Дядюшка, учтя его просьбу, слегка изменил свой вопрос:

– Скажите, кто сообщил вам, что этот недоумок состоит в связи с женой известного нам бандита?

Азиз ос-Салтане, немного поостыв, ответила:

– Я не могу этого сказать.

– Прошу вас, скажите!

– Говорю вам – не могу!

– Ханум, я и так знаю, какой подлец и негодяй это сделал, но хочу услышать его имя от вас самой, Ради сохранения репутации нашей великой семьи, ради того, чтобы не запятнать честь вашего супруга, я требую…

Тут Азиз ос-Салтане, вновь разъярившись, запустила веником в мужа, который, повесив голову, сидел подле дядюшки Наполеона, и завизжала:

– Честь? Да какая у этого мерзавца честь?! Да чтоб мне сто лет без мужа жить!.. Завтра же с самого утра пойду к Ширали и расскажу ему все, как на духу! Тогда посмотрим, что останется от этого обманщика!

Дядюшка Наполеон твердо сказал:

– Вот именно этого делать не следует. Ширали… я хотел сказать, известный нам бандит потому-то каждый раз до последней минуты не догадывается о своем несчастье, что ни у кого не хватает смелости сказать ему правду… В прошлом году мой слуга, вот этот самый Маш-Касем, всего-то и сказал ему: «Ты бы держал свою жену в узде…» – так Ширали на целую неделю забросил торговлю и сидел с секачом наготове возле наших ворот. Пришлось Маш-Касема от него прятать. А уж сколько мы его упрашивали, сколько уговаривали, пока он согласился вернуться к своим дохлым баранам… Не так разве было, Касем?

Маш-Касем обрадовался возможности поговорить:

– Ей – богу, зачем же врать?! До могилы-то – четыре пальца!.. Я ему и этого-то не сказал. Всего-навсего посоветовал: «Ты, мол, не разрешай жене своей больно часто из дому выходить». Я потому так сказал, что у него недавно со двора ковер украли. Я и хотел сказать, что, мол, ты своей жене прикажи, чтоб дома сидела, тогда и воры к вам не заберутся… А он как услышал, так от базара до самого дома за мной с секачом гнался, бандюга! Я едва успел ворота за собой закрыть, как сразу в обморок и упал… Дай бог здоровья нашему аге – они дней двадцать с ружьем меня охраняли…

Асадолла-мирза, решив, что ему пора вмешаться, серьезно сказал:

– Ханум, дорогая, бог свидетель, даже если я собственными глазами увижу, что Дустали решился на какое-нибудь непотребство, и то не поверю. Куда ему – хилый он, еле – еле душа в теле… Песок вон уже из него сыплется. Каким же образом он мог…

Азиз ос-Салтане, неожиданно снова выйдя из себя, заорала:

– А – а! Теперь уже Дустали, видите ли, и старый, и песок из него сыплется!.. Говоришь, у него еле – еле душа в теле? А сам-то?! Была б у тебя душа в теле, твоя жена с тобой бы не развелась!

Дядюшка Наполеон и дядя Полковник с трудом подавили этот новый взрыв. Шамсали-мирза сказал:

– Ага, если вы разрешите, я задам ханум Азиз ос-Салтане всего один вопрос, ответ на который внесет полную ясность в эту проблему.

Но не успел Шамсали-мирза задать этот вопрос, как в ворота снова постучали. Все переглянулись.

– Кто бы это мог быть в такой поздний час?.. Касем, пойди открой.

Взоры всех присутствующих были прикованы к воротам. Маш-Касем отправился исполнять приказ дядюшки. Послышался скрип ворот, и немедленно вслед за этим – возглас Маш-Касема: