Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Избранное

Петров Сергей

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Избранное - Петров Сергей - Страница 19

Изменить размер шрифта:

7 января 1973

САМОПОЗНАНИЕ

Я жизнь, как небылицу, наваракал

в стихах. А рядом черный телефон

уселся на столе и, как оракул,

прокаркал: —!

А я не По, не умник и не сноб

(Аристофана нету в телефоне).

По мне уже бежит познания озноб.

Аврора нежная восходит в синей вони.

Стучат отчеты, четким строем сводки,

как сапоги, шагают по мозгам.

И груда пепла рядом, как Пергам.

И десять чистых рюмок водки

идут ко мне походкой мюзик-холльной,

дают хвататься за хрустальный стан

и подносить к устам рукой невольной,

паломницею по святым местам.

Стучат отчеты и поют доклады,

как длинные ручьи, где мертвая вода.

Хромые боги всеземной Эллады

протягивают в уши провода.

Я жил в обнимочку с душой-дикаркой,

но смылась стервочка в какой-то институт.

Ты, ворон-телефон, сиди и каркай

про страсти там и про мордасти тут.

Пес человеческий, а все-таки не лаю

и не скулю. Я всех собак добрей.

Поехать, что ли, в гости к Менелаю

иль Одиссея встретить у дверей?

Я, слава Богу, был великий недоумок

и жил, за косы душу теребя.

Но заплясал во мне десяток нежных рюмок,

и я заржал, как жеребя.

Как сапоги, в четыре четких стука

в мозги вошла великая наука.

Меня не стало: я познал себя.

7 мая 1973

(«На Московском ходит Вася»)

На Московском ходит Вася.

Звезды на небе густы.

Парк Победы, раздавайся!

Раздвигай свои кусты!

Страсти некуда деваться,

страсть ворчлива, как свекровь.

Томка — добрая деваха,

может выдержать любовь.

Ну, а как пойдут потомки?

Ведь в потемках не видать.

И проходит страх по Томке,

как большая благодать.

Темный час — нам тень от вальса,

а объятья так просты!

Парк Победы, раздавайся!

Раскорячивай кусты!

14 июля 1973

(«Я голой памятью сижу в своем уме»)

Я голой памятью сижу в своем уме,

как в банной кадке поддавая пару,

и смерти говорю, как медленной куме:

с тобой не стану париться на пару,

но чист к тебе приду я, как евангелист.

Ты мне в диковинку, но и в досаду.

Так что ж пристала ты, как банный лист

к склонившемуся над судьбою заду?

И каждый день живет без долга и без денег,

а тело — переметная сума,

и сад в окне торчит, растрепанный как веник,

и как закат горит румяная кума.

И только кислый квас еще остался в жбане,

а каждый поцелуй — подобие глотка,

и всё же парюсь я с кумой в предсмертной бане,

и капли — как на гроб удары молотка.

7 декабря 1973

ЧЕТВЕРТАЯ РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ФУГА

Благоволение? Желание добра?

Когда любой из глаз — зловонная дыра?

Бездонная! Ну нет, на дне одной из впадин

я вижу, Вечный Жид до жизни смертно жаден.

Таскает Дед Мороз подарочный мешок,

а елочка в руке как пышный посошок.

Глаза наведены, как пушки для салюта,

снег кучами валит дешевле серебра,

и звезды сыплются — стеклянная валюта,

и фейерверк из глаз взлетает люто.

Благоволение? Желание добра?

Мир по пояс стоит в миру и в мире,

как ель в сугробе. Душно в декабре,

не думается что-то о добре.

И пестрый клич размазан на трактире:

Ура! Свобода, равенство и братство...

Святая Троица! Ну а внутри

кричат не раз, не два, не три

под самым носом у больной зари:

уродство, шкода, казнокрадство,

ядоточение, ехидство и злорадство —

и громче всех: «А, черт тебя дери!»

Горит вино, со зла синеет нос,

и всех багровый Дед Мороз

дерет как сидорову козу.

И тут уж, Господи, указу нет морозу.

И рубит стужа крепче топора.

Благоволение? Желание добра?

Молчит в лесу несытый хор зверей,

и свечки обгорают по привычке.

Синеет мальчик у больших дверей,

а девочка всё зажигает спички.

Засоня, Господи, еси, а не хозяин,

не видишь на своем дворе окраин

и мажешь миром по губам,

закатывая в море доннер-веттер.

А сам поешь: "O, Tannenbaum,

Wie grun sind deine Blatter!"

Скажи-ка, что это? Нужда? Юдоль? Игра?

Benevolentio? Желание добра?

Я сторож твой и дворник, Дед Мороз,

и вырос из сугроба — как вопрос.

Передо мной лежит природа, что колода.

И где тут, прости Господи, свобода,

когда и жид, и русский, и немчин

ступить не могут шагу без причин?

А равенство? Не явно ли давно,

что может быть одно говно

и то лишь самому себе равно?

А братство? Или ты забыл, хозяин,

как братца укокошил Каин?

Как громыхнула среди райска дня

завистливая братня головня?

Нет, братство — каинство и окаянство,

а я тебе нимало не Боян,

не вещ и мороком великим обуян,

я вижу зиму как большое пьянство,

и сам ты, Боже, расписной буян.

А я? Я Дед Мороз. Но к стуже я привыкну.

А ты покуда жив, — ступай отсель.

Не то тебя, лихую сатану,

я по сусалам садану,

не то тебя я так, пропойцу, чекалдыкну,

что сляжешь в гроб, как в чертову постель.