Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе

Рождественский Роберт Иванович

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе - Рождественский Роберт Иванович - Страница 30

Изменить размер шрифта:

Концерт

Сорок трудный год.

Омский госпиталь…

Коридоры сухие и маркие.

Шепчет старая нянечка:

«Господи!..

До чего же артисты

маленькие…»

Мы шагаем палатами длинными.

Мы почти растворяемся в них

с балалайками,

с мандолинами

и большими пачками книг…

Что в программе?

В программе – чтение,

пара песен

военных, правильных…

Мы в палату тяжелораненых

входим с трепетом и почтением…

Двое здесь.

Майор артиллерии

с ампутированной ногой,

в сумасшедшем бою

под Ельней

на себя принявший огонь.

На пришельцев глядит он весело…

И другой —

до бровей забинтован, —

капитан,

таранивший «мессера»

три недели назад

над Ростовом…

Мы вошли.

Мы стоим в молчании…

Вдруг

срывающимся фальцетом

Абрикосов Гришка отчаянно

объявляет начало концерта.

А за ним,

не вполне совершенно,

но вовсю запевале внимая,

о народной поем,

о священной

так,

как мы ее понимаем…

В ней Чапаев сражается заново,

краснозвездные мчатся танки.

В ней шагают наши

в атаки,

а фашисты падают замертво.

В ней чужое железо плавится,

в ней и смерть отступать должна.

Если честно признаться,

нравится

нам

такая война…

Мы поем…

Только голос летчика

раздается.

А в нем – укор:

«Погодите…

Постойте, хлопчики…

Погодите…

Умер

майор…»

Балалайка всплеснула горестно.

Торопливо,

будто в бреду…

…Вот и все

о концерте в госпитале

в том году.

«– Почем фунт лиха?..»

– Почем фунт лиха?

– Не торгую

лихом.

Дверь в детство открывается со скрипом.

В который раз

мне память подсказала

пустынную дорогу до базара.

А на базаре

шла торговля

лихом!

Оно в те годы

называлось жмыхом.

Сырыми отрубями называлось

и очередью длинной

извивалось.

Оно просило сумрачно и сонно:

– Куплю буханку

за четыре сотни…

– Меняю сапоги

на поллитровку…

Оно

шагами мерило дорогу.

В дома входило,

улиц не покинув,

то строчкою:

«Оставлен город Киев…»

То слишком ясной,

слишком неподробной

казенною

бумагой похоронной.

И песни вдовьи

начинались тихо:

«Ой, горюшко!..

Ой, лишенько!..

Ой, лихо!..»

Глазами мудрецов

смотрели дети.

Продать все это?

За какие деньги?

Кто их чеканит?

Из чего чеканит?

Кто радости от горя

отсекает?..

Да, люди забывают о потерях.

Обманы терпят.

И обиды терпят.

Да, пламя гаснет.

Стоны затихают.

И даже вдовьи слезы

высыхают.

И снова людям

новый век отпущен.

Но память

возвращается к живущим.

Приходит память,

чтобы многократно

перехлестнуть календари

обратно.

Она в ночи плывет над головами

и говорит неслышными словами

о времени

суровом и великом.

Я помню все.

Я не торгую

лихом.

«Голос начищенной меди…»

А. Флярковскому

Голос начищенной меди,

ты в детство зовешь меня.

Туда,

где сады соседей

обшаривала ребятня.

Туда, где, от пыли

желт,

полк через город

шел.

А мы, уяснив для себя

значение этого факта,

от зависти черной сопя,

смотрели на музыкантов.

Они нам казались

богами,

поющими песню свою.

Ничуть они нас не ругали.

И мы, торопясь,

подбегали

к последнему в этом строю.

Шагал он особенно веско,

хоть был без особых примет.

К себе прижимал, как невесту,

рокочущий инструмент.

И шли мы,

шеренгой равняясь,

сквозь город —

до самых казарм.

И солнцем до слез наполнялись

распахнутые глаза…

А после

немало отметин

на сердце оставили дни…

Под голос начищенной меди

товарищей я хоронил.

Звенящий решительный голос

в теплушки с перрона проник.

Стояли любимые,

сгорбясь.

А мы уезжали от них…

Никто нам, товарищ, не скажет,

что нас обделила

судьба…

Но если над миром

однажды

тревожно зальется труба…

Сквозь ураганный ветер,

по ноздреватому льду

я за тобой пойду,

голос

начищенной меди!