Выйти замуж за дурака - Первухина Надежда Валентиновна - Страница 49

– А ты хоть запомнил, какие то были часы? – нетерпеливо воскликнул Маздай Маздаевич.

– Нет. Зачем себе память засорять, – невинно ответил царевич…

– Эх! – воскликнули все.

– Я энту грамотку снял со стены и в карман себе сунул, – пояснил царевич спокойным тоном.

– Здорово!

– Вот она!

Все уставились в грамотку, пытаясь при лунном свете разглядеть на ней написанное.

– Черт, не видать ни… чего. Сюда бы хоть лучину!

– В задницу тебе причину! На свет сразу сюда милосердные братья набегут с иголками своими…

Тут вмешался Фондей Соросович. Он заявил, что его переводчик, мистер Промт Дикшинари, может читать любой текст в полной темноте благодаря феноменальной чувствительности пальцев к чернилам. Это решили проверить сразу же.

Промт Дикшинари положил растопыренные пальцы на бережно подсунутую грамотку и голосом, лишенным всяких эмоций, заговорил:

– Шесть утра – общая медитация. Половина восьмого – медитация для братьев из общины охранников. Девять утра – общая медитация…

Словом, когда Промт Дикшинари произнес: «Полночь – общая медитация двойной продолжительности», все облегченно выдохнули:

– Вот оно, нужное время!

– Мы, кстати, можем проверить, – сказал Иван Таранов, – отправятся ли наши просветленные на полночную медитацию. И таким образом знать точное время для побега.

Елпидифор Калинкин поглядел на расположение луны в небе и определил:

– До полуночи еще четверть часа.

– Значит, сейчас они должны уходить. Потому что им до Красной площади дольше добираться.

– Кто пойдет поглядеть?

Богатыри молчаливо мялись. По правилам очистилища, выход из палаты после отбоя считался серьезным дисциплинарным нарушением, за которое полагалось неделю сидеть на чесночных клизмах. И даже если человек шел по вполне невинной и естественной нужде, милосердные братья заставляли его писать заявление на внеурочное посещение нужника. В двух экземплярах. И потом сопровождали бедолагу до встроенного в помещение каземата отхожего места.

Словом, чесночных клизм не хотелось никому.

– Рискну, – сказал, прерывая общее молчание, Иван Таранов. Мне хуже уже не будет. Жизнь прожита, пиво выпито. Пойду схожу в их комнату, проверю, там эти вашнапупцы или нет.

– А если попадешься?!

– Скажу: в нужник требуется. Вот у меня и заявление положенное накорябано… Ну а ежели погибну, то отомстите, молодцы, за павшего геройской смертью пивовара Ивана Таранова!

Пивовар мышкой юркнул из палаты в длинный, слабо освещенный коридор. Его долго не было, и всем находившимся в палате казалось уже, что они потеряли всякую надежду на возвращение храброго ушастого старикана. Царевич так вообще пилил себя за малодушие:

– Надобно было мне вместо него идти! Царевич я али не царевич?!

Но тут страхам «пациентов» пришел конец. Дверь палаты приоткрылась, и Иван Таранов, прядая ушами, доложил:

– Они действительно все ушли. Сейчас в очистилище нет никого, кроме нас, пациентов.

– Так, может, прямо сейчас и рванем?! – спросил решительный Маздай Маздаевич.

– Погоди, – осадил его Микула Селянинович. Быстро токмо блохи плодятся. Побег надо готовить толково.

– Верно, – поддакнул Иван-царевич.

– Йа вот что хочью спросить, – услышали все вкрадчивый голос Фондея Соросовича. А вы увьерены, что в этом Чьертоногом лесу имеются партизаны?

Все задумались. Этот вопрос как-то никого до сей минуты не занимал, поскольку проблемы самого побега волновали гораздо больше. Наконец Иван-царевич подал голос, выражая общую: мысль:

– Даже если там и нет партизан, то они будут. Как только мы в том лесу окажемся.

– Моя-твоя мало-мало партизан, эгей! – предупредил Тудыратым Жарамдылык, кутаясь в свою лисью шубу. Шубу, как ни старались ее отнять просветленные братья, Тудыратым так и не отдал, посему получил среди «пациентов» очистилища репутацию человека нецивилизованного, но принципиального. И мнение его ценили так же, как и мнение любого из попавших в лечебно-трудовой переплет богатыря либо ремесленника.

– Верно бает Тудыратым, – вздохнул Маздай Маздаевич. Мало нас. Страшно далеки мы от народа…

– Ничего. Мы не числом возьмем, а уменьем! – погрозил кулаком невидимому противнику Ставр Годинович.

– Это верно. Ведь и легенда такая есть про Николу Непобедимого. Тот тоже мастак был выходить в одиночку супротив цельного вражьего полчища. И завсегда побеждал… – проговорил Елпидифор Калинкин.

– Изложи нам сию легенду, братец, – попросил пивовар Иван Таранов. Подыми в нас дух боевой да раздуй пламя гнева праведного!

– Отчего ж не рассказать добрым людям. Тем паче и ночь до рассвета коротать как-то надобно… Только имейте к моему рассказу снисхождение – я же не боян прирожденный, а всего лишь витязь скромного происхождения, обученный не былины петь, а мечом махать.

– Ничего! – ободрил его Иван Таранов. Бояном .можешь ты не быть, но гражданином быть обязан! Сказывай сию историю!

И богатырь, откашлявшись, начал:

Во глубоком синем окияне

Шел корабль военный огромадный.

Было на нем с тысячу матросов,

Да с две сотни палубных орудий,

Да еще грозны боеголовки,

Что несут всем смерть и разрушенье.

Капитан командовал там честно,

Блюл законы и чинил расправы.

Уважала вся его команда

За седины и характер крепкий.

Был еще на корабле том повар,

Что по-флотски назывался коком.

Кока звали попросту – Никола

И хвалили за борщи и каши

Так и шло бы судно в окияне,

Да нашелся на борту предатель.

Он провел на борт головорезов:

Люд лихой, без совести и чести.

В самый день рожденья капитана

Тот предатель со своею сворой

Захватили полностью кораблик,

В трюм согнали тысячу матросов,

Заперли их там, чтоб не мешали

Подлецам вершить свое злодейство.

Капитана ж зверски пристрелили,

Не дали и пирога отведать,

Что в подарок кок ему готовил.

Щи варил на камбузе Никола

В те часы когда плохие парни

Захватили капитанский мостик.

Но Никола не простым был коком,

Обучался он в особой школе

И прибить половником мог сотню,

А сковородою – и полтыщи.

Вот прознал Никола, что творится,

Что корабль злодеями захвачен,

Что один он оказался против

Целой банды злобных негодяев.

Тут вооружается Никола

Вострым тесаком для резки хлеба,

Сковородкой, да печным ухватом,

Да еще топориком пожарным.

И пошел губить, он супостатов,

В одиночку, храбро, без пощады.

Грозно приговаривал Никола:

«Это вам – за сэра капитана!

Это вам – за тысячу матросов,

За две сотни палубных орудий,

Да за грозные боеголовки

Получайте, выродки-убийцы!»

Так побил врагов своих Никола,

Не числом он взял, а лишь уменьем.

Мастером он был кулачной битвы,

Драки на ножах да на дубинках.

Спас корабль простой Никола-повар,

Возвратил его он в порт приписки

И за то обрел бессмертну славу

Средь людей и штатских и военных.

– Хорошая былина, – одобрительно загомонили все. И впрямь дух боевой подымает.

– Тихо! – шепотом оборвал их вдруг Солодов. Я отвечаю, что милосердные братья возвратились! Слышите, как топают?

– Накумарились на своей медитации… Однако они что-то сегодня рано пришли.

– Ничего. Зато теперь мы приблизительно знаем, сколько нам потребуется времени, чтобы незамеченными сбежать в Чертоногий лес.

– Одно плохо; меж нашей лечебницей и лесом кладбище старое, заброшенное. Как бы тамошние покойнички не начали нам препятствий чинить. Микула Селянинович раздумчиво погладил бороду.

– Что ты, витязь! – махнул на него сухонькой ручкой Иван Таранов. Наши родимые покойнички, в освященной земле погребенные, церковными стихирами отпетые, супротив своих не пойдут! А вот иродов вашнапупских, ежели те за нами все ж погонятся, остановят. Потому как не потерпят, чтоб нашу землю попирали пятки иноземных захватчиков.