Мастер ветров и вод - Первухина Надежда Валентиновна - Страница 26

Неожиданное, но приятное утомление остановило меня на этом пути. Я обессилено опустила руки, подчиняясь закону смены силы и слабости. О, это великий закон, и мудр тот, кто понял его! Умение вслушиваться в собственное тело и знать, когда оно сильно и бодро, а когда слабо и нуждается в отдыхе, — великое умение, неизвестное современному человеку. О вы, невротики, трудоголики, психастеники с сорванными от непомерных нагрузок нервами, вам меня не понять. И именно потому вы пьёте снотворное, а я до сих пор сплю как младенец безо всяких медикаментов. Учитель Ван То недаром повторял мне: «Слушай, что говорит тебе твоё тело», и я научилась это делать…

Я поднялась на второй этаж, в гостевую комнату, и прикорнула на диване, почти в полусне пожелав Соне от души повеселиться на дворянском балу.

Сны меня преследовали изумительные. Первый был таков: я нахожусь в огромном зрительном чале — то ли театральном, то ли филармоническом, но не в качестве зрительницы. В центре зала стоит невероятной высоты стремянка, и я карабкаюсь по ней для того, чтобы заменить перегоревшую лампочку в люстре. А эта люстра, боги, что за люстра! Многослойная, словно балетная пачка, ощетинившаяся стеклянными кристаллами-иглами, будто фантастический дикобраз, унизанная мириадами прозрачных слез-подвесок, эта люстра поражала самое смелое воображение. Но самое удивительное было даже не это. Карабкаясь по стремянке, я понимала, что если я не заменю испорченную лампочку, то люстра не засияет дивно-сказочными радужными огнями, не придут на её призывный свет зрители, а не придут зрители — не начнётся представление. А если не начнётся представление, то… Об этом даже подумать страшно.

Добравшись наконец до люстры, оказавшись среди её стеклянно-зеркально-хрусталвного плена, я вдруг с ужасом понимаю, что у меня нет с собой лампочки. А стремянка предательски раскачивается под ногами, а земля становится такой недостижимой и такой опасной! Я растерянно мечусь среди хрусталя и стекла и вдруг вижу нечто, напоминающее цветом и формой переспелую сливу сорта ренклод. И мне становится понятно, что это неисправная лампочка. Мало того. Мне становится понятно, что эта лампочка — не лампочка вовсе, а человеческий глаз, давно, как бы это поприличней сказать, разложившийся.

Ужас пронизывает все моё существо, и я самой себе напоминаю героиню романа ужасов. Сон не отпускает меня из своих липких объятий, я понимаю, что должна пройти этот сон до конца. И понимаю, какая лампочка нужна этой люстре-монстру. Мой глаз!

Наверное, лишь во сне возможно легко и непринуждённо жертвовать собой. Я касаюсь рукой своего правого глаза, и он остаётся у меня в ладони. От него исходит нестерпимое сияние, переливчатое и искристое, как снег под январским солнцем. И я вставляю этот сияющий шарик в нужную ячейку.

Вспышка света, последовавшая за этим действием, сталкивает меня со стремянки. Я падаю, но не боюсь, потому что понимаю: так начинается мой второй сон. Этот второй сон — весь сплошное парение и полет. Когда-то облака мне казались вырезанными из кусков пенопласта, но теперь они нежнее поцелуя феи, хотя, разумеется, я никогда не сподоблялась получить фейкин поцелуй. В своём полёте я понимаю, что руки мои стали крыльями, что я вообще превратилась в птицу, одноглазую птицу с изумрудным глазом, разместившимся прямо над золотым клювом. Мои перья алы и серебряны; одним крылом я приношу радости, а другим — печали. И хвостом мне служат девять золотокожих змей, изрыгающих пламя. О, теперь я знаю, что я за птица и в каких небесах мне полагается летать! Скоро пением своим я сотворю миры, неисчислимые миры, и населю их богами и смертными. Я — птица Фэнхуан, птица первого дня творения, птица, созидающая Вселенные!

И снова меняется сон. Теперь я не птица, творящая мир, я — мир, сотворённый священной птицей. Моё тело — земли и воды, сквозь руки мои прорастают деревья и цветы, а из грудей бьют водопады. Мне легко и покойно быть целым миром, ничего не жалеть, отдавать все и ничего не требовать взамен…

Не знаю, до каких верхов альтруизма я докатилась бы в своих снах, если б не проснулась!

… А проснулась я оттого, что кто-то расхаживал в гостиной на первом этаже!

Соня? Так быстро вернулась с бала?! Я глянула на часы — с момента отъезда Сони и моего погружения в сны не прошло и часа.

Тогда кто? Воры? Но я же запирала дверь!

Кажется, запирала…

Впрочем, что такое взлом замка для матёрого домушника!

Только вот что-то шаги слишком для домушника уверенные. Ой-ей-ей! Похоже, домушник решил не ограничиваться первым этажом и теперь поднимался на второй. А здесь, в гостиной — я, одна и, как положено, без оружия.

Как быть?

Я не успела ничего для себя решить. Потому что домушник вошёл в мою гостиную. И первым делом включил торшер, стоявший рядом с входом.

Неяркий свет залил гостиную. Я сжалась на диване, вцепившись в плед как в единственное своё оружие. И во все глаза смотрела на нежданного гостя.

Он был высок и очень худ, да ещё свет торшера падал на гостя так, что придавал ему вид крайней измождённости. Лицо вытянутое, с тонкими, брезгливо поджатыми губами, глаза прячутся за тонированными очками. На госте мешком висел непритязательный серый свитер и джинсы, избравшие принципом своего существования немодность и неизящность.

Нет, это не домушник. На домушника этот тип похож настолько, насколько я похожа на Элтона Джона.

— Добрый вечер, — неожиданно густым, каким-то сенильным голосом сказал неизящный тип. Почему-то вспомнился Луи Армстронг.

— Добрый, — сипловато и испуганно ответила я. — Вы кто? Вы что тут делаете?

— Эти же вопросы я собирался задать вам, сударыня. — В мощном баритоне удивительного типа прорезались строгие нотки.

— Весьма странно! — надменно отозвалась я, вспылив на «сударыню». Это что же, я так старо выгляжу? — Вы врываетесь в дом моей подруги…

— Стоп, стоп, — примирительно поднял руку худощавый. Теперь я отметила ещё одну выдающуюся деталь: руки у этого типа были просто уникальные. Кисти длинные и тонкие, как у тех гуманоидов, которых любили рисовать иллюстраторы советских фантастических книжек. Пальцы — просто само изящество, причём каждый украшен кольцом или сверкающим перстнем — экое франтовство! Это при непотребном-то серо-мышином свитере!

— «Стоп»? — фыркнула я и села на диване, потому что понимала, что вести диалог с незнакомым мужчиной лёжа — это как-то не комильфо. — С какой стати? Кто вы такой, чтоб мне указывать? Я сейчас милицию вызову.

— На что вам милиция, я ведь не грабитель, — примирительно взмахнул руками худощавый.

— В таком случае представьтесь, как полагается законопослушному гражданину. — Эта моя фраза расцветала такой пышной глупостью, что я едва сдержалась, чтоб не расхохотаться. Видно было, что и худюга сдерживается изо всех сил, респектабельничает.

— Извольте, — сказал он. — Меня зовут Марк. Меня словно хлопнули по лбу ладонью — озарило!

— Марк? — переспросила я. — Марк Косарецкий?

— Совершенно верно, сударыня. — Марк Косарецкий склонил голову в насмешливом поклоне, и тут я увидела, что волосы у него довольно длинные для мужской причёски и сплошь седые. — Неужто вы обо мне наслышаны?

— Я Нила, подруга хозяйки этого дома, — отрекомендовалась я, внося ясность. — Достаточно близкая подруга для того, чтобы знать, кто такой Марк Косарецкий и чем закончились ваши с Соней отношения.

— Ах вот как, — поджал губы мужчина. Это ему не шло, лицо сразу становилось выразительным, как посмертная маска. — Соня пригласила подругу для того, чтобы счесть наши отношения законченными… Это мило. В её стиле. Кстати, где сейчас Соня?

— На балу, — мстительно сказала я. — В Дворянском собрании.

Но моя информация не произвела на Марка Косарецкого должного впечатления. Он раздумчиво посмотрел на меня.

— На балу, значит, — повторил он. — А вы остались дом охранять?

— Нет, — отрезала я.

— Что ж на бал не пошли?

— У меня хорошо развиты интуитивные способности, — заявила я. — Я ожидала, что в дом моей подруги ворвётся кто-то… наподобие вас.