Мастер Страшного суда - Перуц Лео - Страница 21

Долговязый рыжий парень в безрукавке впустил меня в прихожую.

— Нет, господина Альбахари нет дома. Когда вернётся? Неизвестно. Может быть, только к вечеру.

Я стоял в нерешительности и размышлял, ждать ли мне. Из комнаты, дверь в которую была приоткрыта, доносились шаги и нетерпеливое покашливание.

— Ещё один господин дожидается там, — сказал мне парень. — С полчаса уже здесь сидит.

Мой взгляд упал на вешалку. На ней висели пальто и серо-зелёная бархатная шляпа; к стене прислонена была чёрная полированная палка с набалдашником слоновой кости… «Черт побери, — промелькнуло у меня в голове, — эту палку я ведь знаю, и эту шляпу, и пальто! Знакомый! Недостаёт ещё мне столкнуться с кем-нибудь из знакомых в квартире этого ростовщика! Прочь отсюда, пока ему не пришло на ум заглянуть в переднюю».

Я сказал, что приду в другой раз, может быть, завтра в это же время, и поторопился скрыться.

Внизу, в воротах, я внезапно вспомнил, откуда знаю ту шляпу, и пальто, и палку с набалдашником слоновой кости. Я остановился — так сильно было в этот миг моё замешательство. Не может быть! Нет, вздор, я ошибаюсь, как мог он меня опередить? Как разыскал сюда дорогу? И все же сомневаться было невозможно: человек, пальто которого висело в прихожей ростовщика, — это был инженер.

Глава XIV

Дождь лил ручьями, когда я вышел из ворот. Улица была почти совершенно безлюдна; шофёр сидел в резиновом пальто на своём месте и читал промокшую газету. Жуткое чувство овладело мною. Для меня было загадкою, какие соображения так быстро и так уверенно навели инженера на незримый след Ойгена Бишофа, и, говоря по правде, я скоро перестал ломать себе над этим голову. Я знал только, что мои розыски были совершенно излишни. Наведение справок в комиссариате, допрос шофера, визит к старому майору — бесполезный труд, потерянное время. Я чувствовал голод и усталость, меня знобило, дождь хлестал меня по лицу. Сухое бельё, теплая комната… Мне хотелось как можно скорее очутиться дома…

Шофёр возился с резервуаром бензина, потом выпрямился.

— Миртовая улица, восемнадцать, — крикнул я ему.

Это был мой адрес. Но в тот миг, когда автомобиль тронулся, меня озарила мысль, мгновенно изменившая моё настроение. Я думал, что прошёл до конца по следу, на который набрёл, — но нет, он вёл дальше! Несчастный случай на Бурггассе! Странно, что это только теперь пришло мне в голову. Бурггассе лежит ведь в стороне от пути, по которому Ойгену Бишофу нужно было ехать домой. Что могло побудить шофёра направиться в объезд? Это надо было узнать.

Я приказал остановить автомобиль. Посреди улицы, под проливным дождём, начал я допрашивать шофёра.

— Куда вы должны были отвезти седока в ту пятницу, когда вы наскочили на вагон трамвая?

— На Миртовую улицу, — ответил шофёр.

— Бросьте вздор молоть, — крикнул я в раздражении. — Вы меня не поняли. На Миртовую улицу еду я, Миртовая улица, 18, — это мой адрес. А я вас спрашиваю, куда вы в ту пятницу должны были отвезти седока?

— Да говорю же я — на Миртовую улицу, — равнодушно сказал шофёр.

— На Миртовую, 18? Ко мне? — воскликнул я, озадаченный.

— Нет, не к вам. В аптеку.

— В какую аптеку? Михаила-архангела?

— Если там на улице только одна аптека, то, может быть, она и так называется.

«Что это значит? — спрашивал я себя, между тем как автомобиль понёсся дальше. — Из квартиры ростовщика он едет в аптеку. Странно! И как раз в эту аптеку, хотя она совсем не по пути, — должны же быть на это причины!» Для меня была несомненна какая-то связь между визитом Ойгена Бишофа к ростовщику и его поездкой в аптеку. Как бы её установить?.. И это, может быть, совсем не трудно, сказал я себе, я просто зайду в аптеку, я ведь и без того собирался купить брому, повод завязать разговор представится легко… Профессиональная тайна? Вздор. Профессиональных тайн в аптеках не существует. Все равно, надо только ловко взяться за дело, я обращусь к старику провизору, который всегда так почтительно здоровался со мною, — «Ваш покорнейший слуга, господин барон, мы очень польщены», — или же к самому аптекарю, или…

Господи милостивый! Весь день ломал я себе напрасно голову, и теперь благодаря этой случайности… но ведь это не случай, разумеется, Ойген Бишоф ради неё поехал в аптеку Михаила-архангела, он знает её с детства, он ей доверился. А я… Каждый день видел её из окон своей квартиры, когда она из аптеки бежала в университет на лекции с книгами под мышкой, — маленькая рыжеватая блондинка, всегда торопливая, всегда возбуждённая… И недавно ещё, в вестибюле театра… Так вот почему её голос показался мне таким знакомым, и теперь я понял также, отчего тембр этого голоса пробудил во мне воспоминание о каком-то необыкновенном запахе… Уксусный эфир, скипидарное масло, — разумеется! Запах аптеки!

Я был вне себя от волнения, так как понимал огромное значение сделанного мною открытия. Я подумал об инженере, который сидел в этот миг в квартире старого процентщика и ждал, и терял напрасно время, между тем как я… Ещё две минуты, и я буду стоять лицом к лицу перед этой барышней, произнёсшей загадочные слова о Страшном суде, с тёмным смыслом которых была каким-то образом связана тайна самоубийства Ойгена Бишофа. Мгновение, которое должно было принести с собой разгадку трагической проблемы, было, казалось мне, совсем близко, и я ждал его со смутным страхом, с трепетом в душе, причины которого не понимал, и все же в лихорадочном нетерпении.

Её звали Леопольдина Тайхман. Мать её, рано умершая, была знаменитой актрисой, необыкновенной красавицей, имя которой в обществе, где я вырос, произносилось не иначе как с благоговейным восторгом. Дочь унаследовала от матери только рыжеватые волосы и какую-то мятежность духа да ещё, пожалуй, пылкое чёстолюбие, судя по тому, что она по-дилетантски занималась многими искусствами, в том числе — живописью. Мне запомнилась одна её картина, выставленная в Обществе художников, — натюрморт с астрами и далиями на длинных стеблях — вещь, вообще говоря, весьма посредственная. На благотворительных спектаклях она нередко подвизалась в качестве танцовщицы. Как-то раз она попросила Ойгена Бишофа давать ей уроки драматического искусства, но дальше предварительных переговоров дело не пошло. Затем она на некоторое время исчезла из общества, где играла известную роль. Оказавшись перед необходимостью избрать себе практическое поприще деятельности, она принялась изучать фармакологию. Так как я совершенно потерял её из виду, то был очень удивлён, увидав её потом в аптеке Михаила-архангела в роли провизора.

Дождь все ещё лил, когда я прибыл на Миртовую улицу. Я остановился перед витриною аптеки и, рассматривая сквозь помутневшие стекла батареи склянок и коробочек, раздумывал о том, как мне начать разговор. Наконец я решил отрекомендоваться барышне другом Ойгена Бишофа и попросить у неё несколько минут для конфиденциальной беседы.

— Имею честь кланяться, господин барон, — произнёс услужливо провизор, едва лишь я приоткрыл дверь. — Что прикажете, весь к вашим услугам.

Аптека была полна людей. Артельщик из банка, достававший из бумажника рецепт, две горничные, очень бледный, с льняными волосами молодой человек в роговых очках, читавший иллюстрированный журнал, босоногий мальчик, спросивший мятных лепёшек, и старуха с корзиной для покупок, которой нужны были глазные капли, проскурнячный отвар, пражская мазь и «потом ещё что-нибудь для очистки крови». Аптекарь сидел в смежной комнате за письменным столом. Леопольдины Тайхман я не видел.

— Какая ужасная погода! — сказал провизор, наливая мыльного спирту в бутылку. — Должно быть, и вы простудились, господин барон. По-моему, самое лучшее в таких случаях — стакан горячего вина, особенно если добавить в него мускатного цвета и гвоздичного корня да сахару побольше, а на ночь — согревающий компресс… Восемьдесят геллеров с вас, господин фон Сиберни, очень благодарен, имею честь кланяться, господин фон Сиберни, ваш слуга!..