Пьесы - Лорие Мария Федоровна - Страница 35

Когда Марчбэнкс поворачивается, чтобы уйти, дверь открывается, и входит Кандида, одетая по-домашнему.

КАНДИДА. Вы уходите, Юджин? (Приглядываясь к нему внимательнее.) Ах, дорогой мой, как это похоже на вас – идти на улицу в таком виде! Ну, ясное дело, поэт. Посмотрите на него, Джемс! (Она берет его закуртку и тащит вперед, показать Мореллу.) Посмотри на его воротник, на его галстук, посмотри на его волосы. Можно подумать, что вас кто-то оттаскал.

Юджин невольно оборачивается и взглядывает на Морелла.

Ну-ка, стойте смирно. (Она застегивает его воротник, завязывает бантом его шейный платок и приглаживает ему волосы.) Ну вот. Теперь вы выглядите так мило, что, я думаю, вам лучше в конце концов остаться позавтракать, хотя я вам и говорила, что вы не должны оставаться. Завтрак будет готов через полчаса. (Она еще раз поправляет его бант. Он целует ей руку.) Не дурите.

МАРЧБЭНКС. Мне, конечно, хотелось бы остаться, если только досточтимый джентльмен, ваш супруг, не имеет ничего против.

КАНДИДА. Оставить его, Джемс, если он обещает быть хорошим мальчиком и поможет мне накрыть на стол?

МОРЕЛЛ. О да, конечно. Разумеется, ему лучше остаться. (Он подходит к столу и делает вид, что разбирает какие-то бумаги.)

МАРЧБЭНКС (предлагает руку Кандиде). Идемте накрывать на стол.

Она берет его под руку. Они вместе идут к двери.

Я счастливейший из смертных!

МОРЕЛЛ. Таким был я – час тому назад.

Действие второе

Тот же день. Та же комната. Под вечер. Стул для посетителей придвинут к столу. Марчбэнкс один; от нечего делать пытается выяснить, как это пишут на машинке. Услышав чьи-то шаги у двери, он потихоньку, виновато отходит к окну и делает вид, что рассматривает окрестности. Входит мисс Гарнетт с блокнотом, в котором она стенографирует письма Морелла, проходит к машинке и садится расшифровывать. Ей очень некогда, и она не замечает Юджина; но, едва начав вторую строчку, тут же обрывает и с досадой смотрит на машинку.

ПРОЗЕРПИНА. Ах, мученье! Вы трогали мою машинку, мистер Марчбэнкс! И вы напрасно делаете вид, будто вы ее не трогали.

МАРЧБЭНКС (робко). Я очень извиняюсь, мисс Гарнетт, я только пробовал писать… а она не пишет.

ПРОЗЕРПИНА. Ну вот, и изменили интервал.

МАРЧБЭНКС (горячо). Уверяю вас, я ничего не менял. Я только дернул рычажок и вот это маленькое колесико. И оно щелкнуло.

ПРОЗЕРПИНА. А, теперь понятно. (Она переводит интервал и тараторит без передышки.) Вы, должно быть, думали, что это нечто вроде шарманки: стоит только повернуть ручку, и она сама собой напишет вам чудесное любовное письмо, а?

МАРЧБЭНКС (серьезно). Я думаю, машинку можно заставить писать любовные письма. Они же все пишутся на один лад, не правда ли?

ПРОЗЕРПИНА (готова возмутиться: вести дискуссию такого рода – если только это не делается в шутку – против ее правил). Откуда я знаю? Почему вы меня об этом спрашиваете?

МАРЧБЭНКС. Прошу прошения. Мне казалось, что у умных людей, у людей, которые занимаются делами, ведут корреспонденцию и все такое, – что у них есть всегда любовные дела, а иначе они бы с ума сошли.

ПРОЗЕРПИНА (вскакивает оскорбленная). Мистер Марчбэнкс! (Строго смотрит на него и с величественным видом направляется к книжному шкафу.)

МАРЧБЭНКС (смиренно приближаясь к ней). Надеюсь, я не обидел вас? Вероятно, мне не следовало касаться ваших любовных дел.

ПРОЗЕРПИНА (выдергивает синюю книжку с полки и круто повертывается к нему). У меня нет никаких дел. Как вы смеете говорить мне подобные вещи? (Берет книгу подмышку и возвращается к машинке.)

МАРЧБЭНКС (с внезапно пробудившимся сочувствием и интересом). Ах, вот что? Вы верно застенчивы, вроде меня.

ПРОЗЕРПИНА. Нисколько я не застенчива. Что вы хотите сказать?

МАРЧБЭНКС (задушевно). Нет, наверно вы застенчивы; вот поэтому-то на свете так мало взаимной любви. Мы все тоскуем о любви, это первая потребность нашей природы, первая мольба нашего сердца, но мы не смеем высказать наших желаний, мы слишком застенчивы. (С большим жаром.) О мисс Гарнетт, чего бы вы не дали за то, чтобы не испытывать страха, стыда!..

ПРОЗЕРПИНА (шокированная). Нет, честное слово!

МАРЧБЭНКС (стремительно-нетерпеливо). Ах, не говорите вы мне всяких этих глупых слов, они меня не обманут, какой в них смысл? Почему вы боитесь быть со мной такой, какая вы на самом деле? Я совершенно такой же, как вы.

ПРОЗЕРПИНА. Как я? Скажите, пожалуйста, кому это вы думаете польстить – мне или себе? Я что-то не могу решить, кому именно. (Она снова направляется к машинке.)

МАРЧБЭНКС (останавливает ее с таинственным видом). Ш-шш… Я всюду ищу любви – и нахожу несметное количество ее в сердцах людей. Но когда я пытаюсь вымолить ее, эта ужасная застенчивость сковывает меня, и я стою немой… или хуже, чем немой, говорю бессмысленные вещи, глупую ложь. И я вижу, как нежность, о которой я тоскую, расточают собакам, кошкам, потому что они просто подходят и просят. (Почти шепотом.) Ее нужно просить; она подобна призраку – не может заговорить, пока не заговорят с ней. (Обычным голосом, но с глубокой меланхолией.) Вся любовь в мире жаждет заговорить, только она не смеет, потому что она стыдится, стыдится! В этом трагедия мира. (С глубоким вздохом садится на стул для посетителей и закрывает лицо руками.)

ПРОЗЕРПИНА (изумлена, старается не выдать себя: первое ее правило при встрече с незнакомыми молодыми людьми). Люди испорченные превозмогают время от времени эту стыдливость, не правда ли?

МАРЧБЭНКС (вскакивает, чуть ли не в ярости). Испорченные люди – это те, у которых нет любви. Поэтому у них нет и стыда. Они способны просить любви, потому что они не нуждаются в ней, они способны предлагать ее, потому что им нечего дать. (Опускается на стул и добавляет грустным тоном.) Но мы, которые обладаем любовью и жаждем соединить ее с любовью других, мы не смеем вымолвить ни слова. (Робко.) Вы согласны с этим, не правда ли?

ПРОЗЕРПИНА. Послушайте, если вы не перестанете говорить подобные вещи, я уйду из комнаты, мистер Марчбэнкс. Честное слово, я уйду. Это непорядочно. (Усаживается за машинку, открывает синюю книжку и собирается переписывать из нее.)

МАРЧБЭНКС (безнадежным тоном). Все то, о чем стоит говорить, все считается непорядочным. (Поднимается и бродит по комнате с растрепанным видом.) Я не могу понять вас, мисс Гарнетт. О чем же мне разговаривать?

ПРОЗЕРПИНА (поучительно). Говорите о безразличных вещах, говорите о погоде.

МАРЧБЭНКС. Могли бы вы стоять и разговаривать о безразличных вещах, если бы рядом с вами ребенок горько плакал от голода?

ПРОЗЕРПИНА. Полагаю, что нет.

МАРЧБЭНКС. Так вот. Я не могу разговаривать о безразличных вещах, когда мое сердце горько плачет от голода.

ПРОЗЕРПИНА. Тогда придержите язык.

МАРЧБЭНКС. Да. Вот к этому мы всегда и приходим. Придерживаем язык. А разве от этого перестанет плакать ваше сердце? Ведь оно плачет, разве не правда? Оно должно плакать, если только оно у вас есть.

ПРОЗЕРПИНА (внезапно вскакивает, хватаясь рукой за сердце). Ах, нет смысла пытаться работать, когда вы ведете такие разговоры. (Она выходит из-за своего маленького столика и садится на кушетку. Чувства ее явно затронуты.) Вас совершенно не касается, плачет мое сердце или нет, но я все-таки хочу вам сказать…

МАРЧБЭНКС. Вы можете не говорить. Я и так знал, что оно должно плакать.

ПРОЗЕРПИНА. Но помните, если вы когда-нибудь расскажете о том, что я вам сказала, я отрекусь.