Пока я жива (Сейчас самое время) - Даунхэм Дженни - Страница 5

Я думаю о Джейке, который лежит в комнате наверху; рука свесилась с кровати на пол. — Сама не знаю.

Зои затягивается, бросает на меня любопытный взгляд, выдыхает дым. — К этому надо привыкнуть. Мама как-то сказала, что секс- всего лишь три минуты удовольствия. Я подумала: и все? У меня будет не так! И я добилась своего. Если парню дашь понять, что тебе с ним просто офигенно, то все и вправду проходит хорошо.

Я встаю, иду к окну и раздергиваю занавески. Фонари еще горят. Рассветет явно не скоро. — Ты просто ушла оставив его наверху? — спрашивает Зои. — Вроде того. — Это не очень красиво. Вернись- и давайте еще разок. — Не хочу. — Ну, домой пока тоже нельзя. Я под кайфом.

Она тушит окурок в пепельнице, укладывается рядом со Скоттом и закрывает глаза. Я долго-долго Сиду и смотрю на нее, наблюдаю, как при дыхании поднимается и опускается ее грудь. Гирлянда огней на стене бросает отблеск на ковер. Там же, на полу, лежит маленький овальный коврик в сизых морских разводах.

Я возвращаюсь на кухню и ставлю чайник. На столе лежит лист бумаги. На нес написано: «Сыр, масло, фасоль, хлеб». Сидя на табуретке, я добавляю: «Ирис с шоколадом, шесть шоколадных яиц». Больше всего мне хочется шоколадных яиц-обожаю их есть на Пасху. А до Пасхи еще двести семнадцать дней.

Наверно, нужно смотреть на вещи трезво. Я вычеркивая шоколадный яйца и вписываю «Шоколадный Санта-Клаус в красной с золотом фольге с колокольчиком на шее». Это, пожалуй, я еще съем. До Рождества сто тринадцать дней.

Перевернув листок, я пишу: «Тесса Скотт». Славное имя в три слога, как любит повторять папа. Если мне удастся написать свое имя на бумажке больше пятидесяти раз, все будет хорошо. Я пишу мелкими-мелкими буквами, как если бы я была зубной феей и отвечала на детское письмо. Побаливает запястье. Чайник свистит. На кухне клубится пар.

Пять

Иногда по воскресеньям папа отвозит нас с Кэлом в гости к маме. Мы поднимаемся на лифте на девятый этаж. Тут мама обычно открывает дверь, произносит «О, привет!» и оглядывает нас троих. Папа некоторое время топчется на лестнице, и они перебрасываются парой слов.

Но сегодня едва мама открывает дверь, как папа разворачивается и идет к лифту — настолько ему не терпится от меня отделаться. — Смотри за ней в оба, — говорит он, указывая на меня пальцем. — Ей нельзя доверять.

Мама смеется: — Что же она такое натворила?

Кэла так и разбирает: — Папа запретил ей идти в клуб. — А, — протянула мама, — это так похоже на твоего отца. — Но она все равно пошла. Только-только домой вернулась. Ее всю ночь не было.

Мама нежно улыбается мне: — Ты познакомилась с парнем? — Нет. — Познакомилась, я же вижу. И как его зовут? — Ни с кем я не познакомилась!

Папа в ярости. — Это так на тебя похоже, — заявляет он. — Черт побери, в этом вся ты. Я так и знал, что от тебя помощи не дождешься. — Да ладно тебе, — говорит мама. — Ведь ей от этого хуже не стало, разве нет? — Ты посмотри на нее. Она едва стоит на ногах.

Все трое уставились на меня. Терпеть это не могу. Мне тоскливо, холодно, и живот болит. Ноет не переставая с тех пор, как мы с Джейком занимались сексом. Я не знала, что так будет. — Вернусь в четыре, — бросает папа, входит в лифт. — Она почти две недели отказывается сделать анализ крови, так что позвони мне, если что-то изменится. Справишься? — Да, конечно, не волнуйся. — Мама наклоняется и целует меня в лоб. — Я за ней присмотрю.

Мы с Кэлом садимся за стол на кухне, а мама ставит чайник, отыскивает среди стоящей в раковине посуды три чашки и ополаскивает их под краном. Достает из шкафчика пакетики с чаем, из холодильника молоко, нюхает его, выкладывает не блюдо печенье.

Я тут же засовываю в рот бурбонскую печеньку. Очень вкусно. Дешевый шоколад — сахар моментально поступает в кровь, в мозг. — Я вам рассказывала про своего первого парня? — спрашивает мама, поставив чай на стол. — Его звали Кевин, он работал в часовой мастерской. Мне безумно нравилось, как он сидел, такой сосредоточенный, со стеклышком в глазу.

Кэл берет еще одно печенье: — Мам, а сколько всего у тебя было парней?

Она смеется, откидывает длинные волосы за плечо: — Нескромный вопрос. — А папа был лучше всех? — Ах, ваш отец! — восклицает мама и театрально хватается за сердце, отчего Кэл покатывается со смеху.

Однажды я спросила у мамы, почему у них с папой не сложилось. Она ответила: — Он самый трезвомыслящий человек, которого я когда-либо знала.

Когда она его бросила, мне было двенадцать. Какое-то время она присылала открытки из мест, о которых я никогда не слышала — из Скегнесса, Гримсби, Халла. На одной из них была фотография гостиницы. «Здесь я теперь работаю, — писала мама. — Я помогаю кондитеру и очень поправилась!» — Отлично, — заявил папа. — Пусть хоть лопнет.

Я развешивала открытки на стене своей комнаты- Карлайл, Мелроуз, Дорнох.

«Мы живем на ферме, как пастухи, — писала она. — Оказывается, хаггис делают из бараньего горла, легких, сердца и печени!»

Я этого не знала, как не знала и того, кто эти «мы», но мне нравилось рассматривать открытки с пейзажами Северной Шотландии — высокое небо, расстилающееся над заливом.

Потом наступила зима, и мне поставили диагноз. Кажется, сперва мама не поверила, потому что вернулась не сразу. Когда она наконец постучала к нам в дверь, мне стукнуло тринадцать. — Прекрасно выглядишь! — воскликнула она, едва я открыла дверь. — И почему твой отец вечно сгущает краски? — Ты будешь жить с нами? — Не совсем.

Она нашла себе эту квартиру.

С тех пор всегда одно и тоже. Наверно, у мамы нет денег, а может, она боится, что я переутомлюсь, но все заканчивается тем, что мы садимся и смотрим телик или играем в какую-нибудь настольную игру. Сегодня Кэл выбрал «Игру в жизнь». Полная фигня, и я вечно проигрываю. В конце концов у меня оказался муж, двое детей и работа в туристическом агентстве. Я забыла застраховать дом и, когда налетел ураган я потеряла все сбережения. Зато Кэл стал поп-звездой и построил коттедж у моря, а мама- художницей, у которой куча денег и собственный замок. Я же рано вышла на пенсию (мне все время выпадало десять очков) и даже не стала пересчитывать остатки своих средств.

Потом Кэл решает показать маме новый фокус и уходит, чтобы взять в ее кошельке монетку. Пока мы ждем, я стаскиваю со спинки дивана одеяло, и мама урывает мне колени. — На той недели мне надо в больницу, — сообщаю я. — Ты придешь? — А разве папа не поедет? — Вы оба можете поехать.

Она смутилась: — А зачем тебе в больницу? — У меня опять начались головные боли. Мне хотят сделать люмбальную пункцию.

Мама наклоняется и целует меня; я чувствую ее теплое дыхание на щеке. — Все будет хорошо, не волнуйся. Я верю, что все будет хорошо.

Возвращается Кэл с фунтом. — Дамы, следите за рукой, — произносит он.

Мне не хочется. Надоело смотреть, как исчезают предметы.

В маминой спальне я задираю футболку перед зеркалом на шкафу. Раньше я была страшная, как карлица. Кожа серая, а живот на ощупь словно тесто, вылезшее из кастрюли: палец тонул в рыхлых телесах. Все из-за стероидов. Преднизолон и дексаметазон в больших дозах. Оба лекарства — сущий ад, от них толстеешь, становишься уродливой и злобной.

Прекратив их принимать, я похудела. Теперь тазовые кости выпирают и ребра торчат. Я, словно призрак, постепенно покидаю свое тело.

Я сажусь на маминой кровати и звоню Зои. — Что это вообще такое-секс? — спрашиваю я. — Бедненькая, — жалеет меня Зои. — Тебе не понравилось, да? — Просто я никак не пойму, отчего мне так неуютно. — В каком смысле неуютно? — Одиноко и живот ноет. — Ах да! — восклицает Зои. — Помню такое. Как будто тебя раскупорили? — Вроде того. — Это пройдет. — А почему мне все время хочется плакать? — Тесс, ты принимаешь все слишком близко к сердцу. Секс- лишь способ общения. Возможность расслабиться и почувствовать себя желанной.

По голосу кажется, будто Зои улыбается. — Ты что, снова под кайфом? — Нет! — А где ты? — Мне надо бежать. Скажи, что там у тебя дальше по списку, и мы все решим. — Я передумала. Список-полная фигня. — Да что ты, это так весело! Не стоит от него отказываться. Наконец-то в твоей жизни что-то происходит.