Эрна Штерн и два ее брака (СИ) - Вонсович Бронислава Антоновна - Страница 51

— Значит, орки пообещали ему портал к Лантену, — угрюмо сказал майор, делая записи. — Да, высокая ставка. Только вот верить оркам не следует. Для них клятва, данная врагу, ничего не стоит.

— И приворот — это тоже дело рук Веделя. Вы ведь на него тогда и думали? — спросила я.

— Да, — кивнул он головой. — Была в нем какая-то гнильца неуловимая. Вроде, и внешне парень замечательный, и маг сильный, и отзывы о нем только хвалебные. А вот не хватало ему чего-то на уровне моей личной профессиональной интуиции. А ведь ее в качестве доказательства не предъявишь. Он, кстати, объяснил вам, зачем он это сделал?

— Он начал опасаться, что мой брак со Штаденом перестанет быть фиктивным.

— А Ведель не говорил, почему кольцо предъявил только на следующий день?

— Нет, но я могу предположить, что ему нужно было изменить след заклинания на кольце, убрать магическую привязку именно к нему, так как не думаю, что его устроил бы мой приворот к кому-то другому. А вот что мне непонятно, так почему он действительно не использовал зелье? Его применить было бы намного проще, если учесть, сколько чая мы вместе выпили.

— Ну, это-то как раз очень просто объясняется. В таком деле к постороннему лучше не обращаться, а алхимия — единственный предмет, который ему абсолютно не давался. Честно говоря, для его знаний по этому предмету и «удовлетворительно» было явным преувеличением. Ведель попросту не мог сварить такое зелье, которое бы гарантировало нужный результат. Да. Ошиблись мы с ним. Нельзя таких допускать до армии. Трибунала, к сожалению, он избежал.

Я промолчала. Трибунала Ведель, конечно, избежал, но мне кажется, что любая казнь была бы гуманней того, что с ним случилось.

Комната в общежитии без Греты была пуста и навевала на меня страшную тоску. Я через силу двигалась, куда-то ходила, что-то ела. Через неделю я поняла, что больше так продолжаться не может. И в голову пришла абсолютно дикая мысль — а вдруг Ведель сказал правду, и Штаден действительно меня любит. Но ведь выгнал же он меня тогда, а сделал бы такое влюбленный? А ведь я даже не представляю, почему он это сделал? В конце концов, ведь должно же быть какое-то объяснение его поведению в столичной квартире? Вот пусть он мне прямо в глаза и скажет, что я ему противна, чтобы у меня и тени иллюзий не осталось. И я решительно направилась к нему домой и постучала в дверь. К моему удивлению, открыла мне инора средних лет, в строгом синем платье, и весьма прохладно сказала:

— Добрый день. Лорда Штадена нет дома.

— Добрый день. Могу я его подождать? — неуверенно спросила я. Как-то не рассчитывала я на присутствие посторонних лиц.

— К моему глубочайшему сожалению, лордом Штаденом были даны четкие указания не пускать посторонних женщин в квартиру в его отсутствие, — твердо ответили мне.

— Тогда я прошу вас передать, что приходила Эрна. Мне очень нужно с ним поговорить.

Мне показалось, что инора засомневалась в ответе, но все же сказала:

— Хорошо, я передам. Доброго вам дня.

И закрыла передо мной дверь. У меня от возмущения даже голос пропал. Это что, получается, передо мной, как перед какой-то попрошайкой, дверь собственного дома закрывают? Вот пусть только Кэрст появится, я все ему выскажу!

Но Штаден не появился. Ни в этот день, ни на следующий. В конце недели я поняла, что он вообще не придет. Что ж, это тоже ответ. Теперь я точно знаю, что никаких теплых чувств ко мне он не питает. Но ведь мог бы хотя бы для приличия зайти, узнать, зачем я приходила. Или это для него совершенно не важно?

Пришел он тогда, когда я уже потеряла всякую надежду его увидеть.

— У меня приглашение на свадьбу нашего принца. На два лица, — мрачно сказал Штаден вместо приветствия. — Если ты со мной пойдешь, то тебе срочно надо платье заказывать.

Я посмотрела на него и поняла, что у меня наконец появился шанс узнать ответ на то, что так занимало меня последнее время. И, скорее всего, другого уже не будет.

— Кэрст, пообещай мне честно ответить на один вопрос.

— И от этого зависит, пойдешь ты или нет? — сухо сказал он. — Ну что ж, обещаю.

— Почему ты меня тогда выгнал из своей квартиры? — глядя ему в лицо спросила я. — Ты обещал сказать правду.

— Правду? — он отвел глаза на стенку. Его лицо закаменело, но он все-таки ответил. — Потому, что мне хотелось, чтобы любимая женщина была со мной потому, что любит, а не потому, что у нее не было выбора.

Любимая? Значит, он все-таки любит меня! Облегченно выдохнув, я взяла двумя руками его голову и повернула лицом к себе, чтобы видеть его глаза.

— А тебе не приходило в голову, что прежде, чем ждать признания в любви, нужно сказать об этом самому? Обычно о своих чувствах первым говорит мужчина. Как-то не в моих привычках вешаться на шею кому-либо.

Брак второй, счастливый

— А тебе не приходило в голову, что прежде, чем ждать признания в любви, нужно сказать об этом самому? Обычно о своих чувствах первым говорит мужчина. Как-то не в моих привычках вешаться на шею кому-либо.

— Ты была как безвольная кукла, — недоверчиво сказал он. — Ты даже глаза закрыла, чтобы меня не видеть.

— Я боялась. Боялась что-то сделать не то или не так. Боялась открыть глаза и увидеть презрение на твоем лице.

— Презрение? Но почему?

— Потому что я проиграла. Я не хотела тебя любить, я боролась с собой, но сдалась.

— Смотри на это по-другому, — сказал он, осторожно обнимая меня, — мы оба выиграли. И когда ты поняла, что любишь меня?

— Э, нет, — улыбнулась я. — Сначала ты. Тем более, что ты еще даже не сказал, что сам любишь меня.

— Люблю, — подтвердил он. — Знаешь, когда ты тогда на меня налетела, маленькая, растрепанная, в своем жутком одеянии, посмотрела на меня своими невозможными серыми глазами и ушла, я остался стоять на месте, глядя тебе вслед как последний идиот, потому что ты унесла с собой не только тот проклятый учебник по алхимии, но и мое сердце.

— Никогда бы не подумала, — удивилась я. — Ты же ко мне даже не подходил. И на практике вел себя, мягко говоря, не очень вежливо.

— Я подходил пару раз с вопросами, — возразил Кэри. — Только как я недавно выяснил, ты этого просто не помнишь. Ты все время провожала глазами своего Олафа, если не читала какой-нибудь талмуд. И я тогда так разозлился. Больше на себя, правда, что не могу выбросить из головы девушку, которой не нужен. Видела бы ты свое лицо, когда поняла, что брак истинный. На нем такая обреченность была.

— А на твоем — ненависть.

— Скорее, злость, — не согласился он. — Мне показалось забавным стать твоим мужем хотя бы вот так, до ближайшего храма в другом городе, а получилось, что я тебя связал брачными узами по-настоящему. Ты была несчастна и не скрывала этого.

— И поэтому ты назвал меня толстой деревенской дурой?

— Но это же заставило тебя поменять стиль одежды, — ответил он без тени смущения. — Как я вижу, это тебя настолько задело, что никак забыть не можешь. Мне хотелось убрать это выражение безнадежности с твоего лица. И да, ты на меня разозлилась. Я решил для себя, что отношения наши будут такие же, как и до свадьбы. Но когда я увидел тебя в аудитории, целующейся с Олафом, первая мысль была «Это моя жена. Моя жена целуется с этим недоноском». Я ведь готов был тогда его убить, но в последний момент придержал силу удара. И когда тащил тебя к себе в комнату, мне вдруг пришло в голову, что я веду себя как дикарь какой-то, но я остановиться уже не мог. И увидел ненависть на твоем лице. Но ненависть — это не то чувство, которое я бы хотел, чтобы ты ко мне испытывала. А потом Ведель подал мне идею. Я поехал к отцу и честно ему рассказал про наш брак.

— Ты хочешь сказать, что он все знал? — поразилась я.

— И он, и Эльза. Отец и предложил ездить к нему, чтобы ты хотя бы могла узнать меня поближе и привыкнуть. Знаешь, как он потешался, когда рассказывал о своем наблюдении за тем, как я уговариваю тебя в саду. Притворяться же ты совсем не умеешь. Но зато за те два дня я понял, что тебе нравится со мной целоваться. Ведь так?