Коронка в пиках до валета. Каторга - Новодворский Василий - Страница 26

Действительно, на левом берегу из леса в реку несся поток пенящейся воды… Вельботы подошли к нему вплотную. Десять матросов Илья высадил на берег и расставил цепью вокруг, вельботы поставил рядом и за бочками спрятал еще десяток матросов — следить за правым берегом. Гребцы стали наполнять бочки водой.

Через несколько мгновений лес наполнился таинственными шорохами. Еще мгновение, — и из лесной чащи в матросов полетели стрелы и копья. Хуже всего пришлось тем, кто были в цепи. Они не видели своих врагов, скрытых в лесной чаще. От стрел приходилось прятаться за стволы деревьев.

Илья приказал стрелять. Звуки выстрелов долетели до «Дианы». Там началась тревога, и минуты через две-три от борта уже отваливал на шлюпках десант человек в сто. А еще через минуту-другую борт «Дианы», обращенный к берегу, вдруг окутался клубами белого дыма, по борту сверкнули огни, и тихий залив задрожал от пушечного залпа: «Диана» обстреливала убогую деревню туземцев. Некоторые хижины запылали…

Барон фон Фрейшютц рвался карать и мстить… Он упросил командира дать ему матросов, чтобы разнести дотла деревню. Командир согласился, и барон понесся на катере к берегу.

Между тем десант высадился и побежал к лесу, но лес оказался болотистый, дорог в нем не было. Сразу стали увязать в вонючую трясину. Кроме того, продираться сквозь чащу не было возможности, — тем более, что из кустов летели стрелы, дротики, копья, с деревьев падали кокосовые орехи, а сам враг оставался невидим.

— Держись берега! — крикнул старший офицер.

С великим трудом добрался десант до вельботов. Началось сражение с невидимым врагом. К счастью, обстрел деревни с «Дианы» отвлек значительную часть туземцев — побежали спасать жен и детей… Напоролись на барона с его командой… Стремительного нападения разъяренных туземцев барон не ожидал, — пришлось ему «отступать в порядке» к шлюпкам (попросту: лупить во все лопатки). Барон отошел на шлюпках от берега, но ждал дальнейших событий. Между тем пожар делал свое дело. Почти вся деревня пылала. Туземцы убегали из деревни толпами в лесную чащу. Убедившись, что деревня опустела, барон опять вошел в нее со своим отрядом. Собственноручно пристрелил он какого-то полупомешанного старика и ворвался в одну хижину, которая еще не пострадала от огня.

— Donner wetter! — воскликнул барон и отшатнулся. В хижине оказался склад высушенных прокопченных человеческих голов! Одни из них стояли в ряд на полках, другие тихо качались на веревках, привязанные к потолку.

— Kolossal! — продолжал изумляться барон.

Потом, победив отвращение, он стал всматриваться в эти ужасные вялые, почерневшие головы и убедился, что между ними немало европейских голов.

На одной сохранились даже большие рыжие усы и борода… Сморщенное лицо было сурово и огромный лоб обращал на себя особое внимание… Была голова и белой женщины. В ее высохших ушах болтались изумрудные серьги и длинные золотистые волосы мягкими волнами спускались вниз. Были головы, очевидно, очень старые. «Быть может, голова самого Лаперуза? — подумал барон, — ведь он погиб как раз здесь, на этих Соломоновых островах».

Барон колебался одно мгновение, а потом вдруг жадно набросился на эти головы и стал их совать в мешок (запасливый барон в карательную экспедицию отправился с мешком). «В Рижский музей их подарю», — оправдывал он сам перед собой свое странное хищничество. Захватил в хижине еще какую-то циновку, пачку копий и стрел, какой-то молоток, и с этой богатой добычей (для музея) отвалил от берега, гордый победой.

По реке спускались вельботы с бочками. От берега шли шлюпки с десантом.

Между тем на самой «Диане» оказалось неблагополучно. В то время как общее внимание было направлено на то, что происходило на берегу и все стояли у левого борта, вдруг «Диану» стало сносить к берегу сперва тихо, потом все быстрее. Первым заметил это старый штурман.

— Сносит! — заорал он. — Якоря сдали!

Занесли запасный якорь и выяснилось, что якорный канат кем-то был перерезан. В подзорную трубу увидели черневшую вдали лодку, которая изо всех сил утекала по направлению к той подозрительной яхте, которая от самого Мельбурна так упорно преследовала «Диану».

По приказу командира шлюпку обстреляли и даже сделали три выстрела по яхте. Когда дым от выстрелов рассеялся, ни шлюпки, ни яхты уже не было видно.

Среди команды Ильи и десанта оказались и убитые и раненые. Убитых было трое и двадцать шесть человек раненых. У самого Ильи стрелой была прострелена мякоть левой руки выше локтя.

Убитых похоронили по морскому обычаю в море, зашив их в белые парусиновые мешки, к ногам привязав ядра… Жутко было смотреть, как, стоя, опускались в прозрачной голубой воде белые фигуры и как оживленно шныряли между ними отвратительные акулы.

— Эх, ребят зря сгубили да перекалечили сколько! — ворчал старый штурман вслух, не обращаясь ни к кому в частности. — А все от того, что старших не слушают!

…Шли осторожно, напряженно смотрели вперед, беспокойно шарили подзорными трубами по сторонам.

Мимо «Дианы» тихо проплывали сказочно-красивые, голубые, синие, сине-зеленые пятна островов.

— У-у, проклятые! — грозил им кулаком старый штурман. По-прежнему попадались навстречу подозрительные яхты-шхуны, а иногда пироги, нагруженные туземцами. Две такие пироги близко подошли к фрегату и некоторое время сопровождали его…

Барон пустил в них из охотничьего ружья два заряда крупной утиной дроби, и пироги, испустив рев ярости, отстали от фрегата.

Жара по-прежнему стояла убийственная. Страшно было сделать глубокий вдох, — словно горячий влажный пар врывался в легкие, обжигал их, проникал во все поры тела и выходил наружу потоками пота…

Гонконг

А вот и Гонконг! Взяли лоцмана. Влез мрачный и суровый метис, полукитаец-полуевропеец. С обычными предосторожностями вошли в гавань. Прошли мимо красивого корвета. Весь черный, с узкой белой каймой по всему борту, он стоял на якорях почти в открытом море, далеко от входа в гавань. Изящные линии его корпуса, легкость и стройность оснастки привлекли общее внимание не только офицеров «Дианы», но и матросов.

— Чертовски красив! — воскликнул экспансивный Степан Степаныч. — Ходок, должно быть, великолепный!

— Красив, — задумчиво сказал командир, не отводя своей трубы от корвета. — Трудно определить только, военный он, или коммерческий. Флага нет. Палуба пуста. Даже нет караульных. А пушки, по-видимому, есть, хотя почему-то замаскированы.

Между офицерами возник спор. Одни доказывали, что это военное судно, другие стояли на том, что это судно коммерческое, но предназначенное очевидно для каких-то специальных целей, потому вооруженное и быстроходное.

— Контрабандист, наверно, — сказал кто-то.

— Может торгует невольниками? — высказал догадку Ишумов.

— Уж не корсар ли? — со смехом высказал кто-то предположение.

Старый штурман свирепо смотрел из-под нависших седых бровей на красивое черное судно и только неодобрительно покряхтывал.

Лоцман, поровнявшись с корветом, для чего-то махнул красным платком. Штурман свирепо покосился на него.

— И стоит-то, как вор, — на открытом рейде. До него и ядром из форта, пожалуй, не достать! На отлете стоит. Самая воровская повадка. В пять минут улизнуть может, — ворчал штурман.

Если на палубе таинственного корвета не было совсем никаких признаков жизни, то на купеческих кораблях, мимо которых шла «Диана», жизнь кипела вовсю: грузились, разгружались, орали и ругались на всех языках, суетились с тюками, с ящиками… Подошли к той части гавани, где стояли военные суда, — два английских фрегата и датский корвет. Бросили якорь.

Командир отправился на своем вельботе с визитами к губернатору Гонконга, к командиру порта, к командирам военных судов. Свободная команда и офицеры съехали на берег.

Илья с перевязанной рукой шел по набережной Гонконга, опираясь на руку Вадима. Вошли в какой-то ресторан — выбрали почище. После легкой закуски Илья взялся за английские газеты, а Вадим отправился бродить по городу. Незаметно он прошел портовую часть города, грязную, суетливую, с торговыми конторами, складами, пробился сквозь толпу крикливых полуголых грузчиков, матросов разных национальностей и разной степени опьянения, и вышел в китайский квартал. Он поразил Вадима своей невообразимой грязью, тошнотворной вонью и теснотой. Потом он попал в европейскую часть города, поднялся на возвышенность, господствующую над городом. Здесь потянулись виллы и сады. Миновал он и эту часть города и очутился на каменистой горке, у подножия утеса.