Тогда распахнулась внутренняя дверь и мы попали в своеобразную «гардеробную». Не без труда стащив с себя ставшие вдруг тяжелыми скафандры, мы прошли по ярко освещенному коридору и оказались в просторной кают-компании.

— Где я? — хотел уже было спросить я кого-либо из присутствующих, но в эту минуту шедший впереди всех высокий человек с обрамленной длинными рыжими прядями лысиной вдруг остановился возле висевшей на стене картины с изображением плывущего по глади моря парусника и, ни к кому конкретно не обращаясь, монотонно и с легкой картавинкой в голосе заговорил:

…Безупречная линия горизонта. Без какого-либо изъяна.

Корвет разрезает волны профилем Франца Листа.

Поскрипывают канаты. Голая обезьяна

с криком выскакивает из кабины натуралиста.

Рядом плывут дельфины. Как однажды заметил кто-то,

только бутылки в баре хорошо переносят качку.

Ветер относит в сторону окончание анекдота,

и капитан бросается с кулаками на мачту.

Порой из кают-компании раздаются аккорды последней вещицы Брамса.

Штурман играет циркулем, задумавшись над прямою

линией курса. И в подзорной трубе пространство

впереди быстро смешивается с оставшимся за кормою…

— Кто это? — не удержавшись, поинтересовался я у стоявшего рядом со мной толстогубого курчавого матроса.

— Как? — с недоумением вскинул он брови. — Ты не знаешь первого поэта Подморья — Иосифа Уродского? Ты, может, скажешь еще, что не знал о том, что сегодня он будет читать свою поэму «Новый Жюль Верн»?

— Нет, — покачал я головой. — И вообще — разве его фамилия не…

— Тсс! Да тише вы! — зашикали на нас со всех сторон. — Слушайте лучше…

И я повернулся к говорившему, который тем временем уселся в кресло и, закинув ногу на ногу, повел рассказ дальше:

…Пассажир отличается от матроса

шорохом шелкового белья,

условиями питания и жилья,

повтореньем какого-нибудь бессмысленного вопроса…

Матрос отличается от лейтенанта

отсутствием эполет,

количеством лет,

нервами, перекрученными на манер каната.

Лейтенант отличается от капитана

нашивками, выраженьем глаз,

фотокарточкой Бланш или Франсуаз,

чтением «Критики чистого разума», Мопассана и «Капитала».

Капитан отличается от Адмиралтейства

одинокими мыслями о себе,

отвращением к синеве,

воспоминаньем о длинном уик-энде, проведенном в именье тестя.

И только корабль не отличается от корабля.

Переваливаясь на волнах, корабль

выглядит одновременно, как дерево и журавль,

из-под ног у которых ушла земля…

Открыв лакированную сигарницу, поэт выбрал себе длинную тонкую сигару без ободка и, прикурив от сверкнувшей бриллиантами зажигалки, передал коробку по кругу и продолжил:

«…Конечно, эрцгерцог монстр! Но как следует разобраться —

нельзя не признать за ним некоторых заслуг…»

«Рабы обсуждают господ. Господа обсуждают рабство.

Какой-то порочный круг!» «Нет, спасательный круг!»

«Восхитительный херес!» «Я всю ночь не могла уснуть.

Это жуткое солнце, я сожгла себе плечи».

«…А если открылась течь? Я читал, что бывают течи.

Представьте себе, что открылась течь, и мы стали тонуть!

Вам случалось тонуть, лейтенант?» — «Никогда. Но акула меня кусала».

«Да? Любопытно… Но представьте, что — течь… И представьте себе…»

«Что ж, может, это заставит подняться на палубу даму в 12-б».

«Кто она?» «Это дочь генерал-губернатора, плывущая в Кюрасао…»

Некоторые из пришедших вместе со мной по дну моря, закуривая, рассаживались по стоящим вдоль стен диванам, иные продолжали слушать стоя:

«…Я, профессор, тоже в молодости мечтал

открыть какой-нибудь остров, зверушку или бациллу».

«И что же вам помешало?» «Наука мне не под силу.

И потом — тити-мити». «Простите?» «Э-э… презренный металл».

«Человек, он есть кто?! Он — вообще — комар!»

«А скажите, месье, в России у вас, что — тоже есть резина?»

«Вольдемар, перестаньте! Вы кусаетесь, Вольдемар!

Не забывайте, что я…» «Простите меня, кузина».

«Слышишь, кореш?» «Чего?» «Чего это там вдали?»

«Где?» «Да справа по борту». «Не вижу». «Вон там». «Ах, это…

Вроде бы, кит. Завернуть не найдется?» «Не-а, одна газета…

Но оно увеличивается! Смотри!.. Оно увели…»

Я почувствовал, как за моей спиной отворилась тяжелая дверь и кто-то, войдя в каюту, вполголоса спросил:

— Ну что? Он по-прежнему без сознания?

— Да, товарищ командир. Хотя начал бредить.

— Вот как? — удивился пришедший, и мне показалось, что кто-то наклонился ко мне, словно бы прислушиваясь к моему дыханию. — А что это он такое бормочет? Про какого-то кита, газету…

— Да похоже, стихи шпарит. Я уж тоже прислушивался.

— Ну, блин… Хотя — пускай уж стихи, лишь бы оклемался.

— Оклемается, товарищ командир. Еще день-два, и все будет в порядке. Я ручаюсь.

— Дай Бог, дай Бог, — и голос растворился в отдалении.

А рыжеволосый тем временем все вел и вел свою историю дальше:

…Море гораздо разнообразней суши.

Интереснее, чем что-либо.

Изнутри, как и снаружи, рыба

интереснее груши.

На земле существует четыре стены и крыша.

Мы боимся волка или медведя.

Медведя, однако, меньше и зовем его «Миша».

А если хватает воображенья — «Федя».

Ничего подобного не происходит в море.

Кита в его первозданном, диком

виде не тронет имя Бори.

Лучше звать его Диком.

Море полно сюрпризов, некоторые неприятны.

Многим из них не отыскать причины;

ни свалить на Луну, перечисляя пятна,

ни на злую волю женщины или мужчины.

Кровь у жителей моря холодней, чем у нас; их жуткий

вид леденит нашу кровь даже в рыбной лавке.

Если б Дарвин туда нырнул, мы б не знали «закона джунглей»

либо — внесли бы в оный свои поправки…

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Тень «Курска» или Правды не узнает никто - Переяслов Николай Владимирович - Страница 32