Обменный ребенок - Нёстлингер Кристине - Страница 8

— Тогда мой,— сказала мама.

— А собственно, зачем? — спросила Билли выжидающе.— Считаешь это неприличным?

— Конечно, нет.

— Тогда зачем ему одеваться? Сейчас же не холодно,— невинно улыбнулась Билли.— Он совсем как новорожденный ягненок!

— Мы же не ходим голыми! И баста! — закричала мама.

Но мамино «баста» не действовало на Билли, как папино.

— Нам и не нужно ходить голыми,— сказала Билли.— Другое дело, можно ли ему быть голым?

— Считаешь, он так красивее? — У мамы нашлись другие аргументы.

— В трусах он не лучше,— сказала Билли.

Тут и я встрял исключительно из братской солидарности:

— Все равно у него живот выпирает.

Билли захихикала, а мама, клянусь, покраснела.

Из туалета донесся шум воды.

— Эвальд,— в мамином голосе была настоящая паника.— Быстрей халат!

Пока я оторвался от кресла, Джаспер исчез в моей (своей) комнате. Билли ухмыльнулась.

— Положи мой халат на его постель,— сказала мне мама.— Он догадается его надеть.

Билли бросила на меня строгий взгляд: «Не ходи! Не бери халат!»

Я решил уклониться:

— Твой халат в фиалках и с рюшками. Он нипочем не догадается его надеть!

— Тогда папин! — закричала мама.

— Он в нем ноги сломает,— заметила Билли. (Папа у нас почти двухметрового роста.)

Джаспер прервал наш спор, появившись из моей (своей) комнаты. На этот раз на нем была майка и роскошные трусы в полоску. Он проследовал в кухню, не бросив на нас ни единого взгляда. Слышно было, как он открыл холодильник. Потом мы увидели его шествующим через прихожую с литровым пакетом молока в руках. Пакет был надорван. Джаспер пил на ходу, оставляя за собой молочный след. Пить из пакета все-таки неловко.

— Ничего подобного я в своей жизни не видела,— сказала мама.

— Век живи, век учись,— довольно заметила Билли, вставая из-за стола.

В этот день Джаспер трижды ходил за молоком. На сем кончились наши молочные запасы. И трижды он ходил в туалет. Помимо «молочных» и «туалетных» хождений, комнату он не покидал. (Я решил на время расстаться со своим правом собственности и буду говорить теперь «его комната».)

К ужину он тоже не вышел. «He is not hungry» («Он не голоден»),— сообщила Билли после того, как сходила за ним.

Поздно ночью (Билли и я были давно в постели, да и папа с мамой тоже) я услышал шаги в прихожей. Но света не включали. Я бы мог его увидеть: дверь в Биллиной комнате закрывается неплотно. Когда в прихожей горит лампа, внизу светится тонкая полосочка.

— Он шастает по прихожей,— прошептал я Билли. Но она уже спала. Я натянул одеяло на уши и подумал: вот что бывает, когда вешаешь себе на шею обменного ребенка! Посмотрим, что из этого выйдет.

Но даже эта мысль не доставила мне радости. От шагов в прихожей становилось грустно.

Вторник, 21 июля

Джаспер опять спал до обеда, потом выпил два литра молока и упрятался в своей комнате.

— Так больше не может продолжаться,— нервно сказала мама.

Вечером позвонили господин и госпожа Пикпир. Папы еще не было. А мама отправилась в молочный магазин.

Трубку взял я. Но понял только, что говорят Пикпиры из Лондона. Они хотят знать, как поживает их сын. Пришлось звать на помощь Билли. Билли взяла трубку и стала слушать. Потом, отведя трубку от уха, сказала: «Они опять приняли меня за маму!» (Это нравилось ей чрезвычайно.) Затем Билли пробормотала пару раз уже в трубку: «No, oh no!» («О нет, нет!»), «Really no!» («Действительно нет!» и «No, no, he is a nice fellow. I like him!» («Нет-нет, он славный парень. Он мне нравится»)— Еще послушала и позвала Джаспера: "Jasper, your parents!" («Джаспер, твои родители!»).

Джаспер вышел из комнаты в роскошных длинных трусах. Билли передала ему трубку. Джаспер послушал, потом, покачав головой, передал трубку Билли. Из трубки доносился шум и треск. Связь с Лондоном прервалась.

— Sorry (Извини),— сказала Билли. Джаспер кивнул и вернулся к себе в комнату.

Как только он скрылся за дверью, в квартиру, пыхтя, вошла мама с четырьмя молочными пакетами в руках. (Мы все пыхтим и отдуваемся, когда входим к себе. Наверное, из-за четырех пролетов винтовой лестницы. Винтовая лестница почему-то заставляет ускорять шаги.)

— Опять звонили Пикпиры,— сообщила Билли.

— Что говорили? — спросила мама, относя пакеты на кухню. Билли пошла за ней, я тоже. Билли закрыла за собой кухонную дверь.

— Чтоб он не услышал,— сказала она.— Думаю, он хорошо понимает по-немецки.— И рассказала, что усекла из разговора.

Пикпиры спросили, хорошо ли нам с Джаспером. Если нет, можно отослать его домой. Они знают сами: он — трудный ребенок. Тяжелый случай. Они никогда бы его не послали, если бы не несчастье с Томом. «А его психолог...» — сказала Билли, но мама ее тут же прервала: «Кто, кто?» У нее было испуганное лицо. Билли пожала плечами:

— Кажется, с ним занимается психолог. Вот он-то, как говорят Пикпиры, давно считает, что Джасперу нужно сменить обстановку. Это ему поможет.

— А почему с ним занимается психолог? — спросила мама, опускаясь на табуретку.

Билли ответила, что не знает. И вообще, может, это только ее предположения. Она же не переводчик. И не может поручиться за каждое слово. Но Пикпиры обещали позвонить завтра или послезавтра вечером. Тогда мама разузнает все в точности.

На ужин была говядина с соусом и картофельная запеканка. Джаспер, приглашенный Билли, подошел к столу. Мама обрадовалась. Папа тоже. Он улыбнулся маме: видишь, понемногу налаживается! Только не теряй терпения!

Джаспер уселся и грустно оглядел поднос с едой. Мама взяла тарелку Джаспера и положила ему изрядную порцию. Наблюдая за Джаспером, я заметил: грусть на его лице сменилась тоской. Как я его понимал! То, что мама распоряжалась моей тарелкой, как своей, мне тоже не нравилось. Я ведь не ребенок. Могу взять и сам чего хочется. Но мама была другого мнения. Она считает, что я могу взять еду не в том количестве. Например, много мяса и мало овощей или много соуса и мало картошки и так далее, и так далее. Мама оделяет едой даже папу, полагая, что лучше знает, чего ему хочется.

Джаспер молча взял тарелку с едой, поставил ее и, чуть приподнявшись, снял с полки бутылку с кетчупом. Кетчуп у нас едят только с жареным мясом. К говядине в соусе он явно не подходит. Но если это кому-то нравится...

Мамино: "No-no, Jasper!" («Нет-нет, Джаспер!») — было явно лишним.

Джаспер не шелохнулся. Он отвинтил крышку и вылил все содержимое бутылки на мясо, картошку, соус. На тарелке выросла большая красная гора. В ней-то и стал ковыряться Джаспер, пока не показалось мясо с картошкой. Тогда он отложил ложку в сторону, вылил остаток папиного пива себе в стакан, выпил, рыгнул и отправился в свою комнату.

У мамы на глазах заблестели слезы. Она их вытерла и, попытавшись улыбнуться, сказала:

— Это нервы! Дурацкие нервы!

Среда, 22 июля. Четверг, 23 июля. Пятница, 24 июля

Ничего не изменилось. Джаспер пил литрами молоко, а за обедом ел вновь купленный кетчуп.

Он все время торчал в своей комнате и только по ночам топал в темной прихожей. В ночь с четверга на пятницу я узнал, что он там делает. Заслышав его шаги, я прокрался к двери и приоткрыл ее. В прихожей было темно. Но дверь кладовки была открыта. Там горел свет.

Джаспер взял с полки банку абрикосового джема и рыбные консервы. А из холодильника достал большую пачку мороженого. Потом выключил свет и прошлепал в свою комнату. Когда он проходил мимо, мне захотелось сказать: «От такой смеси тебя вырвет». Но тут же я подумал: он испугается и выронит стеклянную банку.

Утром я выложил Билли результаты ночных наблюдений. Она потребовала смертельную клятву, что буду молчать. Я бы и так не проговорился. И не столько из-за самого Джаспера, сколько из-за мамы. Она была сплошным комком нервов. Это заметил даже папа. Я слышал, как он вечером говорил: «Дорогая, не придавай этому значения. Обещаю тебе, парень не будет здесь все шесть недель, Как только Пикпиры позвонят, я им скажу: мы не поладили с их сыном и отсылаем его». Потом папа долго ворчал по поводу «этих людей», которые бросают своего ребенка на чужих. «Вырастили его таким — пусть теперь сами расхлебывают!» И добавил: «Теперь хоть будем радоваться своим собственным детям, что они не такие».