Приключения во дворе - Рысс Евгений Самойлович - Страница 9

— Буду молчать, — хмуро сказал Миша.

— Решено, — сказал Бык, — деньги есть?

— Нет, — сказал Миша.

— Тогда ничего не выйдет, — сказал Бык.

— На первый раз, я думаю, — вмешался Севчук, — можно поверить в долг. Он парень честный, отдаст.

Бык с сомнением посмотрел на Мишу.

— Ну, что неё, — протянул он, — если ты ручаешься, поверим на первый раз. Ты, Паша, ему объясни, в чём дело.

— У нас тут — торжественно заговорил Севчук, — союз настоящих мужчин. Мы воспитываем в себе волю, мужество, умение выкрутиться из любых обстоятельств. Ни в коем случае не обращаться к старшим, иначе ты — улитка, а не человек. С девчонками не дружить, ничего не бояться, понятно? И хранить тайну, как хранят настоящие мужчины.

Всё это звучало очень интересно. Миша понял, что во всём этом есть что-то важное и значительное.

— Ладно, — сказал он.

— Наш атаман, — продолжал Севчук, — заслуживший мужеством и силой право командовать и выбранный нами единогласно, — Вова Бык! Каждый из нас обязан его слушаться и ему помогать. Понятно?

— Понятно, — сказал Миша.

Вова Бык улыбнулся и дружески хлопнул Мишу по плечу.

— Ничего, — сказал он, — ты парень хороший, ты мне нравишься, из тебя будет толк. Хочешь, я тебя одной игре научу?

— Хочу, — сказал Миша.

Бык достал из кармана три деревянные формочки, которыми малыши играют в песок, потом порылся на дне кармана и вытащил обыкновенную маленькую горошину.

— Игра такая, — заговорил он, — вот я ставлю три формочки. Под одной лежит горошина. Под какой?

— Под этой, — сказал Миша, отлично видевший, что Бык положил горошину под формочку, стоявшую справа.

— Правильно, — согласился Бык, — теперь я буду на твоих глазах переставлять формочки. Ты можешь смотреть как хочешь внимательно. Я их буду переставлять и читать вслух стихотворение Пушкина «Птичка божия не знает ни заботы, ни труда». Когда я кончу читать стихотворение, я уберу руки, и ты должен угадать, под какой формочкой горошина. Если угадаешь, я даю тебе двадцать копеек. Если не угадаешь, ты мне даёшь тоже двадцать копеек. Дело чистое, обмана нет, всё на твоих глазах.

— А у меня нет двадцати копеек, — сказал Миша.

— Принесёшь завтра, — согласился Вова Бык. — Раз за тебя Паша Севчук ручается, поверю.

Миша смотрел на формочки и соображал: он ясно видел, под какой формочкой лежит горошина. Как бы Бык ни переставлял формочки, Миша будет следить за ним внимательно. Он выиграет двадцать копеек, купит мороженое или сходит в кино. Трудно было только понять, почему Вова Бык сам идёт на проигрыш? Но, в конце концов, это Мишу не касается. В крайнем случае, даже если он и проиграет, можно попросить у Анюты двадцать копеек на кино или на мороженое и отдать долг.

Он всё-таки колебался, но Бык в это время добавил:

— А пока игра не началась, можешь поднять все три формочки и посмотреть, где горошина.

Это решило дело. Ясно было, что обмана нет. Миша поднял все три формочки и убедился, что горошина в самом деле лежит под крайней формочкой справа.

— Начали? — спросил Бык.

— Начали, — согласился Миша.

— «Птичка божия не знает, — начал Бык, — ни заботы, ни труда».

Он говорил неторопливо, с расстановкой, с выражением. А руки его в это время с бешеной быстротой переставляли формочки, так что у Миши даже рябило в глазах. Сначала он ещё видел горошину, формочки летали над ней, горошина то была, то её не было, она то исчезала, то появлялась, то она скрывалась под одной формочкой, то под другой, а Бык в это время неторопливо читал про то, как птичка «долгу ночь на ветке дремлет», и наконец закончил последней короткой строчкой.

— «Встрепенётся и поёт».

Он сразу же убрал руки. Формочки спокойно стояли на местах, и трудно было поверить, что только что они так стремительно перелетали с места на место.

— Ну, под какой горошина? — спросил Бык.

— Под этой, — не совсем уверенно ответил Миша, указывая на крайнюю справа.

— Можешь сам поднять все три и посмотреть.

Миша поднял правую формочку, под ней ничего не было. Поднял среднюю — тоже ничего. Горошина лежала под левой, и как это получилось, понять было невозможно.

— Эх, не повезло тебе! — сочувственно сказал Бык. — А я думал, ты угадаешь правильно. Ну ладно, так и быть, дам тебе возможность отыграться.

Снова мелькали формочки, снова птичка дремала долгу ночь. Миша угадал правильно и ещё раз угадал правильно, а потом опять не угадал и ещё раз не угадал. А птичка дремала на ветке, формочки носились, у Миши рябило в глазах, кружилась голова, и каждый раз ему казалось, что он точно знает, где находится горошина, а горошина, будто дразня его, оказывалась под другой формочкой и даже, кажется, подмигивала Мише, и Миша, весь красный от волнения, думал, что должен же он наконец угадать, не заколдованная же в самом деле эта горошина, и снова не угадывал. Наконец Вова Бык спрягал формочки и горошину в карман.

— Хватит, — сказал он. — Сегодня тебе не везёт. Это бывает так. Один день не везёт, а другой зато повезёт. Приходи завтра. Наверное, завтра будет твоя удача. Отыграешься, да ещё и выиграешь рублик-другой. Но уговор: прежде отдашь долг три рубля.

— Хорошо, — сказал Миша, совершенно не представляя себе, каким образом он эти три рубля достанет.

Он шёл домой, и у него всё ещё кружилась голова, так его задурило это мелькание формочек, и ему казалось, что дома раскачиваются, и кружится небо, и улица изгибается то туда, то сюда. Даже поднимаясь по лестнице, он нетвёрдо чувствовал себя на ногах и держался за перила и всё думал, и думал, что деньги у них в доме приходят к концу и Анюта рассчитывает каждый рубль. Он такой растерянный уходил из царства Вовы Быка, что до него тогда не дошёл совет, данный ему на прощание многоопытным Пашей Севчуком. А теперь, когда он стоял у двери своей квартиры и не решался протянуть руку к звонку, он вспомнил этот совет.

— У сестры попроси, — сказал, прощаясь, Паша Севчук, — скажи, будто ребята сговорились сложиться по три рубля, чтобы сделать наш лагерь ещё красивее и лучше.

По-видимому, это был единственный выход.

Глава седьмая. Вечер

Паша Севчук пришёл домой с опозданием, оживлённый и весёлый, как и положено приходить домой хорошему мальчику после проведённого в лагере дня.

Мать уже накрыла на стол, а отец всё ещё плескался в ванне. Он всегда, приходя с работы, долго мылся, и из-за двери было слышно, как он покряхтывает, а иногда даже охает от удовольствия.

Потом он вышел весёлый и оживлённый, в домашнем костюме, в домашних туфлях, и, уже подходя к столу, напал рассказывать про служебные новости.

Паша знал, что новости эти положено слушать с интересом и задавать вопросы, потому что тогда у отца настроение будет хорошее, и если у Паши окажутся какие-нибудь грехи, то они легко простятся.

Грехов, впрочем, особенных не было. То есть они были, но о них никто не знал. О больших, серьёзных грехах Паша почти забывал, когда приходил домой. Будто бы и не было пустыря и Вовки Быка, и расстроенного лица новичка, который пришёл сюда впервые и которого затянули в игру и уже не выпустят.

Если бы рассказать отцу про те большие грехи, отец бы, наверное, не поверил, а если бы поверил, стал бы хвататься за сердце, побежал бы советоваться с товарищами, пошёл бы в партийную организацию, словом, натворил бы всякого.

Паша иногда представлял себе, как это было бы, если бы отец узнал. Ему было интересно представлять это, так же интересно, как читать приключенческий роман с бурями, тонущими кораблями и гибнущими людьми. Страшно, но закроешь книжку, лампа горит над изголовьем, и можно натянуть одеяло и удобно подоткнуть его со всех сторон.

Были и другие грехи, маленькие, не очень страшные, за которые на Пашку сердились родители, но сердились не сильно, потому что, по их мнению, шалости эти свидетельствуют только о бойкости и живости мальчика.