Эпопея любви - Зевако Мишель - Страница 5

Екатерина спокойно покачала головой:

— Глупости и предрассудки! — произнесла она.

— Мне было видение, мадам. Вы видите одно, я — другое. Для вас ваши видения — предрассудки, а я верю, что так говорят звезды.

— Пусть так, Рене! Пусть… — глухо промолвила королева.

Эта сильная духом женщина могла повелевать астрологом, но подпадала под его власть, как только Руджьери заводил речь о магических силах.

Лицо астролога изменилось: глаза напряженно вглядывались в глубь его собственной души.

— Да! — медленно произнес он. — Иногда небо отказывается отвечать мне. Я вопрошаю звезды, но ответы их бывают противоречивы. Но все-таки невидимые могущественные силы дают знак… Видения… одно пришло недавно. И вот, что мне привиделось, Екатерина! Вы стояли у бойницы, а я — рядом. Камень в вашем перстне сверкал в темноте, и я не спускал с него глаз. Если бы ваша рука потянулась к кинжалу, я бы остановил ее. Но вдруг мой взор затуманился. Меня словно встряхнуло, и я невольно повернулся к бойнице. Невидимые силы воззвали ко мне, и я увидел собственного сына, хотя, заметьте, Екатерина, с того места, где я находился, мне не было видно Деодата. Я увидел его словно бы в шагах двадцати от бойницы, парящим в воздухе в семи-восьми локтях над землей. Его окружал сияющий ореол, и само тело будто излучало странный свет. Рука сына была прижата к правой стороне груди, потом она медленно опустилась и я увидел глубокую рану, из которой сочилась кровь, бесцветная, словно расплавленное стекло, непохожая на красную человеческую кровь. Деодат проплыл перед моими очами. Затем мало-помалу контуры его тела расплылись, очертания потерялись, превратившись в легкий туман, и свечение исчезло. Видение пропало, и все…

С последними словами голос Руджьери становился все тише и тише, пока наконец не перешел в едва различимый шепот.

Королева склонила голову, словно придавленная к земле непонятной тяжестью.

— Мой муж, король Генрих II, — процедила она сквозь зубы, — клялся, что от меня пахнет смертью. Пусть так! Клянусь кровью Христовой, мне это нравится! Мне нравится, что обо мне говорят, будто бы я оставляю на своем пути лишь трупы. Чтобы властвовать, надо убивать! Невидимые силы предупредили меня, и я благодарна им. Марильяк должен умереть, и он умрет! Карл должен умереть, и он умрет! Ангелы и демоны помогут мне утвердить на престоле того сына, которому отдано мое сердце, мое любимое дитя — Генриха!

Екатерина быстро осенила себя крестным знамением и прикоснулась ко лбу астролога ледяными пальцами. Руджьери вздрогнул.

— Рене, — сказала королева, — ты сам прекрасно понимаешь: небо приговорило этого человека…

— Он наш сын… — простонал астролог.

— Хорошо, — положимся на судьбу. Не будем вмешиваться: пусть решают высшие силы. Но Марильяк знает, что я — его мать, и поэтому он обречен.

Екатерина не сказала, кто же обрек Деодата на смерть — может Бог, а может — и Сатана.

— Теперь он обречен, — продолжала королева. — А ведь я предлагала ему трон Наварры. Клянусь, Рене, он умрет! Я мечтаю одним ударом очистить королевство, предназначенное моему сыну Генриху. Чтобы укрепить его власть, нужно восстановить всевластие католической церкви. Чванные гугеноты наводнили королевский двор, здесь и Колиньи, здесь и Генрих Наваррский. Рене, уверяю тебя, все они, начиная с королевы Наваррской и кончая последним дворянчиком, сеют раздор и смуту. Они выступают не только против церкви, которая противостоит им, но и против королевской власти. У себя, в горах, они привыкли к независимости. Те, кто называют себя гугенотами, на самом деле просто мятежники. Рене, я не против реформации в религии, но они хотят реформировать монархию. Мы должны обезглавить протестантское движение. Во главе гугенотов — Жанна д'Альбре, и ей известна моя тайна. Устранив королеву Наваррскую, я спасаю себя, спасаю монархию и Церковь.

С этими словами королева решительно вышла из башни. Астролог последовал за ней.

Они прошли через сад и оказались около красивого двухэтажного домика, стоявшего среди деревьев. Это убежище королева распорядилась построить для своего астролога. По фасаду небольшого особняка из камня и кирпича шел широкий балкон с кованой железной решеткой. В окнах поблескивали цветные стекла; великолепная дубовая входная дверь была украшена медными гвоздями с широкой шляпкой; перед домом благоухали кусты роз.

Королева и астролог вошли в дом. Они пересекли прихожую и направились в просторную комнату в левом крыле первого этажа. На столе были разложены карты звездного неба, составленные Руджьери. Вдоль стен стояли шкафы с книгами. Но Екатерина и астролог недолго оставались в этой комнате, служившей Руджьери рабочим кабинетом.

— Лучше пройдем в лабораторию, Рене! — сказала королева.

Астролог вздрогнул, но молча повиновался.

Они вернулись в прихожую, и Руджьери склонился над тяжелой дверью с тремя сложными запорами. Через десять минут он распахнул эту дверь, но за ней оказалась еще одна, железная, на которой не было ни замков, ни засовов. Екатерина сама нажала на невидимую пружину, и дверь медленно отодвинулась в сторону, открывая узкий проход.

Комната, куда прошли королева и астролог, находилась в правом крыле первого этажа. Тяжелые кожаные шторы надежно защищали от взглядов снаружи.

Руджьери зажег две большие восковые свечи, и комната осветилась неровным светом. Стали видны два очага в глубине, к каждому из них были подведены мехи. Над ними возвышался огромный каминный колпак с вытяжной трубой. Повсюду стояли сосуды из огнеупорной глины разных форм и размеров. Несколько столов были заставлены большими и маленькими ретортами.

По знаку Екатерины астролог достал ключ, висевший у него на шее, на цепочке, и открыл один из шкафов. Екатерина начала внимательно рассматривать стоявшие там предметы.

— Посмотрим, что нам выбрать… — задумчиво произнесла она. — Что это, Рене? Золотая игла… и какая красивая…

Рене склонился над иглой, почти соприкоснувшись головой с Екатериной.

— Игла? — переспросил Руджьери со зловещей улыбкой. — Вы берете какой-нибудь фрукт, например персик, прекрасный, спелый, золотистый, и делаете этой иголкой укол в мякоть. Она очень тонка, и след укола невозможно заметить. Фрукт не потеряет ни вкуса, ни запаха, но у того, кто съест персик, в тот же день начнется рвота и головокружение, а к вечеру он умрет.

Екатерина рассмеялась, и лицо ее стало отталкивающе страшным. Когда королева была спокойна, ей обычно было присуще выражение мрачной меланхолии и величия. Если Екатерина улыбалась, она умела придать своей улыбке очарование, за которое когда-то, в дни ее молодости, поэты воспевали королеву. Но смех Екатерины Медичи внушал ужас.

А с лица Руджьери уже исчезли страдание и тревога; лишь мрачная гордость мастера, любующегося своим творением, сверкала в глазах его.

— Прекрасно! — воскликнула Екатерина. — А что в этом флаконе? Похоже на масло…

— Да, мадам, действительно это масло. Если приготовить для вашей спальни масляный светильник и добавить в масло капель десять — двенадцать этой жидкости, то Ваше Величество заснет, как обычно, без недомоганий, без тревог… Вы заснете даже быстрее, чем обычно… но уже не проснетесь никогда.

— Великолепно, Рене! А что это за коробочки?

— Обычная косметика, мадам. Вот краска для бровей и ресниц, губная помада, крем для лица, карандаш подводить глаза. Но только женщина, использовавшая крем или карандаш, через два часа почувствует сильный зуд, потом появятся язвы, способные обезобразить самое прекрасное лицо.

— Да, но это же не убивает?

— О, мадам, лишить прекрасную женщину красоты — значит убить ее.

— Потрясающе, — проговорила Екатерина. — А здесь что? Вода?

— Прозрачная жидкость без вкуса и запаха; если вы смешаете ее с водой или с вином, в пропорции тридцать — сорок капель на пинту, никто ничего не почувствует. Это шедевр Лукреции — аква-тофана[1].