Драконьи грезы радужного цвета (СИ) - Патрикова Татьяна "Небо В Глазах Ангела" - Страница 70

— Хорошо, тогда и я соглашусь, — кивнула баронесса и обернулась к дому, где из окна за ними наблюдала Роксолана. Лицо у нее было сосредоточенным, и на взгляд матери она лишь коротко кивнула.

— Ну и где же ваш купец? — с нескрываемым ехидством осведомился баро, не глядя на великолепного коня, который сразу же привлек его внимание, даже больше, чем драконыши, во дворе уже нет.

Шелест с Веровеком на спине появился эффектно. Встав на дыбы и по особому случаю материализовавшись не из тумана, а из ярких белых лучей, сконцентрированных в области его груди. И над их головами воспарили драконы. Маленькие, явно еще совсем дети, но уже грозные. Красный, рубиновый, даже попытался выпустить в воздух струю пламени, и у него это почти получилось. Правда, струйка была очень робкой, но кто хотел, тот увидел.

Но прежде чем спешиться, Веровек поднял глаза и встретился взглядом с Роксоланой, все еще смотрящей на двор из своего окна. Он улыбнулся ей робко, виновато, но с надеждой, а она лишь фыркнула в ответ и отвернулась. И далеко не сразу огорчившийся королевич осознал, что она отошла от окна лишь за тем, чтобы спуститься к нему. За штанину парадных брюк, спешно подогнанных под изменившуюся фигуру королевскими портными, его подергал ехидно ухмыляющийся Шельм и королевич спешился, ожидая свою возлюбленную. Она не заставила себя долго ждать. Выскочила на крыльцо и, поймав строгий взгляд матери, чинно спустилась по ступенькам. На ней было простое пестрое цыганское платье, но даже в нем она плыла по земле так величаво, что все засмотрелись.

— Хороша, — одобрительно цокнул языком Гиня.

Веровек покосился на него и отчего-то зарделся, как девица. В другое время красный масочник непременно расхохотался таким забавным выглядел сейчас королевич, но сейчас, понимая серьезность момента, сдержался, лишь весело переглянулся со стоящим рядом Муром и погладил по голове, подлезшего под руку черного дракончика.

— Что мне нужно делать? — обратилась девушка к Ставрасу, но тот лишь головой покачал.

— Не тебе.

И Веровек, словно подчиняясь скрытому приказу, протянул к ней руку, но не прикоснулся, так и замер с ладонью, обращенной к девушке.

— Я, Веровек Палтусович, люблю тебя и желаю разделить с тобой и горести, и радости, и счастье от рождения, и светлую печаль от смерти. Моя кровь, пусть продлится в твоей, — произнес он и его ладонь по линии жизни прочертил нарез, такой же, как был у Шельма, когда он приносил кровную клятву своему дракону. Вот только у Веровека алая полоска неожиданно засияла голубым.

И, повинуясь порыву, Роксоланна протянула руку ему навстречу, и точно такой же надрез алой нитью застыл на её ладони. И переплели они пальцы, соединили руки и улыбнулись растерянно, смущенно, но с нежностью во взорах, и засияли руки голубым, под стать крови королевича, когда они разняли их, все увидели, что теперь и кровь цыганки стала голубого цвета, как кровь супруга.

Мир принял клятву, посчитав её достойной короля. А короля, достойным любви простой цыганки.

— Мир принял ваши обеты друг другу, — очень тихо, но так, что услышали все, произнес Драконий Лекарь. — При свидетелях, поэтому не разомкнуть вам их до скончания жизни.

— Этого просто не может быть, — все еще не веря, прошептал Талай, но одного взгляда Мура, обернувшегося к нему, было достаточно, чтобы цыган развернулся, подошел к своему коню и, вскочив в седло, исчез с подворья баронессы.

— Это просто невероятно, — прошептала мать Роксоланы, глядя на них счастливыми, блестящими от слез глазами. — Девочка моя…

Роксолана кинулась на шею матери и расплакалась, таким потрясением для нее самой стало все произошедшее только что. Веровек все стоял возле двух плачущих женщин, и не знал, что сказать, что сделать. А потом, просто шагнул к ним и обнял обеих.

19

Гулянье в честь помолвки цыганки и королевича собрали буквально в рекордные сроки. Уже к вечеру во дворе за огромным, длиннющим столом собрался, чуть ли не весь город. Все пили за счастье молодых и славили проходимцев-сватов, умудрившихся не только сосватать девицу, но и тут же, не отходя от прилавка, женить.

Веровек сиял, как начищенный пряник и смотрел на Роксолану с таким тихим обожанием в глазах, что сторонним наблюдателям только и оставалось, что умиляться. Впрочем, после нескольких чарок крепкого цыганского вина они забывали и это. Веселье кружилось волчком и не думало замирать, останавливаться. Все плыли по этому восторженному кругу, братались, любились и просто были счастливы.

Ставрас собрался уходить уже за полночь, когда понял, что его уход, как одного из действующих лиц, никто не заметит. Но не тут-то было. Шельм перехватил его уже на крыльце.

— Куда это ты, дорогой, намылился, а? — в своей привычной манере, осведомился шут.

Он был все так же облачен во все белое и как-то умудрился не запачкать драгоценный наряд. Вот только плащ свой атласный уже где-то потерял, да и пиджак был лишь наброшен на плечи. Сразу становилось понятно, что туника под ним всего в один слой шелка, полупрозрачная, так еще и на фоне высокого костра, мечущего искры в небо за его спиной, совсем просвечивалась. Ставрас тихо вздохнул и перевел взгляд на шальные глаза, в сумерках кажущиеся темными и глубокими, как омуты неведомого озера.

— Ты же знаешь, я никогда не любил затянувшиеся гулянья.

— Знаю, ты всегда избегал балов, пока я в твоей жизни не появился, — нахально объявил шут. — Так почему уходишь сейчас? Ведь я же здесь.

— Потому что устал от людей.

— Даже от меня? — с неизменной улыбкой уточнил Шельм, и Ставрас не успел оценить изменившийся блеск в его глазах.

— Шельм, послушай, если хочешь, то иди, развлекись. Ведь это нормально, ты молодой, красивый, горячий. Любая девушка с удовольствием проведет с тобой ночь и не одну. Я даже ревновать не буду, честно. Не думай об этом, — произнес Ставрас из лучших побуждений и напряженно замер, когда в ответ услышал тихий, неожиданно севший голос.

— Что?

— Шельм?

— Ты хоть понимаешь, что ты со мной делаешь? — тихо спросил Ландышфуки с таким напряжением в голосе, что глаза лекаря изумленно распахнулись. Он осознал, что, действительно, не подумал, сказав все это мальчишке, в последнее время очень болезненно реагирующему на все, что было связано с их отношениями. Но было уже поздно. Шельма несло, и он ни сам не мог остановиться, ни ему позволить остановить себя не мог. — Что сейчас мне хочется только одного — ударить тебя. Сильно, так, чтобы до крови, а потом пинать ногами до изнеможения, а потом… — голос шута дрожал, его трясло, и, замерев, словно пытаясь прочитать хоть какой-то отклик в желтых глазах напротив, он скривил губы, с трудом сдерживая уже скопившиеся в уголках глаз слезы, резко развернулся и стремительно ушел к костру.

Ставрас отмер и бросился за ним, но было уже поздно. Мальчишка подхватил первую попавшуюся барышню и закружил в танце. Прижимаясь к ней так, что лекарь неожиданно понял, что не может дышать, хотя раньше с ним такого никогда не случалось. А потом Шельм поцеловал веселую цыганку, прямо там, в ярком освещенном круге костра, и сердце лекаря замерло, пропуская удар.

Он помнил, какими нежными могут быть его губы, и какими страстными тоже помнил. И от этого было еще хуже. Захотелось отодрать его от этой девчонки силой, увести отсюда куда подальше и… Чтобы еще ему хотелось с ним сделать, Ставрас пока не знал. Но, кажется, уже был морально готов узнать. Но вместо этого, он вовремя вспомнил, сколько ему лет и о правилах приличия тоже вспомнил. И о том, что дракон, и о том, что человеческие нежности раньше в нем ничего кроме покровительственного умиления не вызывали. И он сдержался. Просто остался стоять в стороне, в тени. Но уйти так и не смог. Ведь при мысли о том, что Шельм все же воспримет его глупые слова о развлечениях всерьез и решит применить их на практике, вскипала кровь. И Ставрас вынужден был признать, что он…