Хит-парад в Нэшвилле - Пендлтон Дон - Страница 14

В полной мере это относилось также и к «фулу».

Глава 10

Странный мир, эта мафия. Как и большинство тайных обществ, его цементировала жесткая социальная структура, где царили незыблемые законы. Поэтому обычаи и традиции были важнейшими элементами и соблюдались даже тогда, когда от них не было практической пользы. В своей собственной игре Болан решил опереться именно на эту сторону менталитета мафии. Он знал, что «тузы» превратились в угрожающую силу главным образом благодаря своему влиянию и проникновению во все ее эшелоны. Прежде они были элитой — тайным обществом внутри тайного общества — с практически неограниченной властью и авторитетом во внутренних делах Организации. В сущности, они являлись чем-то вроде гестапо времен Третьего рейха. Такая роль была создана как бы специально для Болана.

После своей третьей кампании против мафии он тайно внедрился в ряды Организации и под маской «туза» вращался в мафиозной среде, когда цель оправдывала такой риск. Однако этот маскарад нельзя было использовать до бесконечности долго. Его враги были отнюдь не дураки, хотя часто ему удавалось выставить их именно в таком свете. Болану пока еще удавалось оставаться живым не из-за презрения к врагу, а благодаря глубокому уважению к его интеллекту и хитрости. При каждом проникновении в стан противника его судьбы висела на волоске, а жизнь или смерть зависели напрямую от каждого сказанного слова, от каждого отточенного до совершенства жеста, от выражения лица и глаз, соответствующих переменчивой обстановке.

Ежесекундно Мак вел опасную игру, даже при идеальном раскладе карт. К этому надо присовокупить текущую ситуацию и тот факт, что последний удар Болана по Нью-Йорку серьезно подорвал авторитет «гестапо». В период смятения, последовавший сразу за этим разгромом, казалось абсолютно невероятным, что эта сверхкрутая команда вообще выживет. Но мир мафии — странный мир, и организация «тузов» выжила, хоть и в существенно измененном виде. У них отняли независимость. Теперь они не имели права вмешиваться в споры между мафиозными семьями и занимались лишь сбором информации и арбитражем. Теоретически они все еще могли выполнять и боевые задачи, но лишь по решению совета боссов, известного под названием «Коммиссионе». Поэтому негласно они продолжали оставаться ударной командой этого совета. Но и сам совет сейчас пребывал в плачевном состоянии, дезорганизованный из-за постоянной нестабильности самой Организации. После нью-йоркского разгрома боссы официально не собирались, и «Коммиссионе» фактически действовала как исполнительный штаб, выполнявший лишь административные функции. Они поддерживали связь и обеспечивали координацию действий между отдельными группировками преступного мира.

Таким образом, «тузы» стали пренебрегаемой величиной в кишащих хищниками джунглях мафии. Некоторых из них пристрелили, что было логичным (в этом мире) способом разрешения старых обид. Другие просто отошли от дел и исчезли из вида, ведя незаметный образ жизни. Те же, кто остался на службе у мафии, подвергались постоянной опасности, и такая ситуация обещала сохраниться в неизменном виде по крайней мере до тех пор, пока вновь не установится относительная стабильность.

В связи с этим Болан отлично понимал, какие опасности поджидают его в лагере Копы. Но он сделал ставку на ту странную особенность менталитета мафии, которая подпитывалась приверженностью традициям, обычаям и ритуалам. И он знал, что успех отделяет от провала лишь одно мгновение, одно биение сердца.

Маззарелли выглядел, как медведь. Он был на полголовы ниже Болана и весил около ста пятидесяти килограммов: никакого жира, сплошные жилы и мускулы, косая сажень в плечах. Из-за толстой, короткой шеи, казалось, будто его голова росла прямо из плеч. Но его лицо никак не сочеталось с внешностью гориллы. За исключением жестких, коротко стриженных волос, оно пробуждало воспоминания о давно умершем комике Лу Костелло, выражая ту же самую трагикомическую невинность и уязвимость. Но Болан не обольщался на этот счет — парень был опасен, как разъяренная гремучая змея, и мог ужалить в любой момент.

— Зови меня Омега, — сказал он, не протягивая руки.

— Хорошо. А меня зовут Горди, — сказал «медведь». Это имя подходило ему не больше, чем лицо. Его восторженная, доброжелательная улыбка выглядела совсем обезоруживающей, если бы Болан не знал, что скрывается за этой маской. — Как дела в «Большом яблоке»?

— Напряженно, — ответил Болан.

— Вот уж точно! Я не был там целую вечность. Ненавижу этот дерьмовый город.

— Ничего удивительного, — произнес Болан-Омега. — А я ненавижу Чикаго.

«Невинные» глаза едва заметно моргнули.

— Тебе нравится Нэшвилл?

— По крайней мере больше, чем Чикаго.

— Ты знаешь, а ведь я родом из Восточного Чикаго.

Болан знал это так же, как и тайный смысл их словесной пикировки.

— Я ненавижу его еще больше, — с приятной улыбкой промолвил он.

Это напряженное на первый взгляд, бесцельное фехтование фразами было ни чем иным, как борьбой за установление своего статуса, своего превосходства. Любой мальчишка, побывавший когда-либо на школьном дворе, мгновенно разгадал бы эту игру.

Маззарелли сказал:

— Да?

Болан ответил:

— Да. Ну а ты?

Горди отступил со смешком:

— Хорошо, хорошо. Поэтому я переехал на юг. Думаю, что здесь я проживу до конца жизни.

Болан подумал, что приложит максимум усилий, чтобы этот конец настал как можно раньше. Он спросил:

— Ник меня проверяет, да?

— Конечно. Ты бы не стал?

По правилам игры настал черед Болана отступить, если, конечно, он хотел продемонстрировать настоящий стиль. Он усмехнулся и ответил:

— Надеюсь, он там не нарвется на сумасшедшего с больным чувством юмора.

Этого было достаточно, главное — не переборщить. Маззарелли понимал тончайшие нюансы словесной игры. Улыбка его стала искренней, и он протянул похожую на окорок лапу. Болан пожал руку и улыбнулся в ответ. «Медведь» сказал:

— Рад, что ты смог приехать. В саду сейчас накрывают стол. Там чудесно. Тебе понравится. Ник хочет, чтобы ты чувствовал себя как дома и получил удовольствие. Сколько времени ты у нас пробудешь?

— Увы, недолго, — в голосе Болана прозвучало сожаление.

Они пересекли большую комнату со сводчатым потолком и двумя стеклянными стенами. За одной из них открывался приподнятый над землей сад, выходивший к бассейну. Точнее, к бассейнам. Один предназначался для плавания, другие, очевидно, нет. Это были пруды, заросшие разнообразными водными растениями; они опоясывали большой центральный бассейн и создавали восхитительное впечатление тропиков. Разбросанные вокруг экзотические растения в горшках и карликовые деревья привносили в это великолепие возбуждающую атмосферу чувственности. Резвясь в бассейне, нельзя было избавиться от ощущения, что находишься в раю.

Две красотки в микроскопических бикини делали это ощущение еще более убедительным.

— Чудесно, не правда ли? — с гордостью произнес Маззарелли.

Болан негромко рассмеялся.

— Пожалуй, я мог бы задержаться у вас немного.

— Гости, сколько хочешь, — ответил «медведь». — Здесь все равно: что зима, что лето.

Болан мог этому поверить. Над всем садом возвышалась куполообразная металлическая конструкция, в которой были укреплены на шарнирах панели из дымчатого стекла. Очевидно, панели можно было открывать и закрывать для создания необходимого микроклимата.

— Я бы здесь совсем размяк, — не скрывая восхищения, проворчал Болан.

Маззарелли засмеялся.

— Ни в коем случае, — сказал он. — Ник бы этого не позволил. А вот и он — на ловца и зверь...

К ним приближался хозяин усадьбы, вышедший в сад через другую дверь. Это был человек среднего роста, красивый, с благородной осанкой. При виде его в голове Болана щелкнул мысленный переключатель, вызвав к памяти сведения из тайного досье на этого человека. Теперь Болан узнал, кто это. Много лет тому назад его прозвали «профессором» за интерес к книгам. Утверждали, что он лелеял мечту стать писателем и когда-то получил жестокую выволочку за ведение тайного дневника, на основе которого он собирался в будущем написать автобиографию. Все это было давным-давно, когда он служил под началом покойного босса лос-анджелесской мафии Джулиана «Диджа» Диджордже. О деятельности Копы в последние годы практически ничего не было известно.