Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Избранные произведения. Т. I. Стихи, повести, рассказы, воспоминания

Берестов Валентин Дмитриевич

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Избранные произведения. Т. I. Стихи, повести, рассказы, воспоминания - Берестов Валентин Дмитриевич - Страница 4

Изменить размер шрифта:

Здесь как-то проезжал поэт влюбленный,

Любовью нежных жен не обделенный,

Но самая прелестная из дев

(Поэт дерзнул сравнить ее с Мадонной)

Ждала его у речки Суходрев.

Дом двухэтажный в самом скучном стиле.

Шамиль с семьей здесь ссылку перенес.

И в их кругу семейственном гостили

Полиция, тоска, туберкулез.

Названья здешних улиц, в них воспеты

Бунтовщики, гремевшие в веках.

Не позабыты первым горсоветом

Жан-Поль Марат и даже братья Гракх.

Здесь Циолковский жил. Землею этой

Засыпан он. Восходит лунный диск.

И на него космической ракетой

Пророчески нацелен обелиск.

А он не думал вечно спать в могиле.

Считал он: «Космос нужен для того,

Чтоб дружным роем люди в нем кружили,

Которые бессмертье заслужили, —

Ведь воскресят их всех до одного!»

Он был великим. Он был гениальным.

Он путь открыл в те звездные края…

Училась у него в епархиальном

Учительница школьная моя.

1943, 1952, 1972

В КОМПАНИИ

Эдуарду Бабаеву

Вот так идти бы снова

В распахнутых пальто,

Шарахаясь от рева

Мелькнувшего авто,

Острить и лезть из кожи,

Чтоб всех переорать,

Расталкивать прохожих,

Путей не разбирать.

О этот звонкий вечер,

Когда и черт не брат!

Всегда б такие встречи,

Такие вечера!

Темный парк услаждался джазом.

И Венера сияющим глазом

В мир глядела, юна и ясна.

Фонари в золотой паутине,

И в зеленой небесной тине

Пучеглазой кувшинкой луна.

1943

«В черные ямы-тени…»

В черные ямы-тени,

Знаю, не провалюсь.

В лапы воров-привидений,

Знаю, не попадусь.

И огоньком приветным

Светит мне память свиданья,

Делая незаметным

Пройденное расстоянье.

1943

«Незабвенной бессонницей ночь дорога…»

Незабвенной бессонницей ночь дорога.

В шуме ветра, в назойливом звоне цикад

Отпылала заря и ушла в берега,

И волна за волной откатилась назад.

Предо мной все, чем полон полуночный сад,—

Вздохи ветра и звезды в просветах аллей,

И трепещущей тканью стихов и цикад —

Образ твой в голубой полумгле.

1943

«Но ты реальна, и слишком даже…»

Но ты реальна, и слишком даже,

А голос твой просто груб,

И слово, родящее столько миражей,

Так редко слетает с губ.

Предусмотрительная, сухая.

Трезвый и ясный взор.

Пошлостью благоухает

Задушевнейший разговор.

Детским этюдом в четыре руки

Показалось мне все, что было.

Может быть, лучше, что мы далеки,

И разлука вовремя наступила.

1943

«Жизнь моя лежит еще вчерне…»

Жизнь моя лежит еще вчерне.

Может быть, и все ее тревоги

Только для того, чтобы верней

Их, созрев, оставить у дороги.

1943

«Ей дали порядковый номер. Сполна…»

Ей дали порядковый номер. Сполна,

По титулам называя,

Парадно ее именуют — Война

Вторая, Отечественная, Мировая,

И люди словно привыкли к ней,

Томясь повседневной бедой и славой,

Как ожиданием (столько дней!)

В вокзальной сумятице и суетне

Задержавшегося состава.

1943

РОКОВАЯ ЧАША

Война! Секирой над головою

Ее внезапная прямота.

Весть о ней чашею круговою

Переходила из уст в уста.

И все мы пригубили, все мы выпили

Из чаши грозившей каждому гибели.

И каждый, кто ждал ее поздно иль рано,

В то утро был ею застигнут врасплох.

И каждый по-своему, все были пьяны,

Все дико; и крик, и молчанье, и вздох.

И если иные с сухими глазами

Молчали, предвидя жребий свой,

И если, захлебываясь слезами,

Плакали женщины наперебой,

То мы от убийственного вина

Носились по улицам в шумном веселье,

Самозабвенно кричали «Война!»,

Наслаждаясь тупым металлическим звоном

Слова этого, эхом сырым повторенным,

Пока не пришло похмелье…

1943

КАЛУГА, 1941

Навеки из ворот сосновых,

Веселым маршем оглушен,

В ремнях скрипучих, в касках новых

Ушел знакомый гарнизон.

Идут, идут в огонь заката

Бойцы, румяные солдаты.

А мы привыкли их встречать

И вместе праздничные даты

Под их оркестры отмечать.

Идут, молчат, глядят в затылок,

И многим чудится из них,

Что здесь они не только милых,

А всех оставили одних.

Вот так, свернув шинели в скатки,

Они и раньше мимо нас

Шагали в боевом порядке,

Но возвращались каждый раз.

«И-эх, Калуга!» — строй встревожил

Прощальный возглас. И умолк.

А вслед, ликуя, босоножил

Наш глупый, наш ребячий полк.