Художник механических дел (Сборник) - Ивич Александр - Страница 10

Ах, не по ветру ль развеять трудные мысли о важных замыслах, о пользе общественной, не предаться ли душою забавам? Деньги, почет...

В зимних сумерках сидит Иван Петрович за клавикордами, наигрывает грустные напевы. Мысли неотвязны. На строение моста через Неву потребно полмиллиона. Да деньги, видно, царице па другое надобны. Триста тысяч потрачено на пикник, полмиллиона уплатила государыня за алмаз некоему греку. Архитектура моста не понравилась! Ее переменить можно.

Однако надо думать: долголетен ли мост деревянный? И можно ли сочинить проект моста железного?

Иван Петрович вышел на Неву — посмотреть, подумать. По наплавному Исаакиевскому мосту свернул к Адмиралтейской стороне. Навстречу карета Льва Нарышкина, пребогатого чудака и великого любителя пиров. При царском дворе — главный забавник.

Завидев Кулибина, Нарышкин остановил карету, подзывает художника:

— Садись! Не отпущу — выручать меня надо. Завтра праздник даю в Петергофе, государыня будет. Механический фокус припас для праздника, а вышел конфуз. Подвел театральный механик, итальяшка Бригонций.

И умчал Кулибина в Петергоф. Едва дал время собрать потребные инструменты. Иноземный фокус был занятный: автомат. Сидит в кресле старик — переставляет шашки, считает деньги. При перевозке в Петергоф Бригонций автомат разобрал, а собрать не сумел.

Без большого труда Кулибин привел автомат в действие. Шутник Нарышкин позвал итальянского механика, слезно просит его еще раз попробовать как-нибудь с автоматом справиться.

— Голову мне рубите, коли хоть один человек, кроме того, кто построил автомат, теперь собрать его сможет!

Автомат рукой на Бригонция указует и говорит басом:

— Руби ему голову.

Это сказал Кулибий, спрятанный за автоматом. Бригонций от страха слова молвить не может — бросился бежать, потеряв шляпу.

Повезло Нарышкину. Вместо одной потехи на празднике — сразу две. Гости смотрят, как механический старик считает деньги, а Нарышкин им рассказывает, как он с Кулибиным подшутил над Бригонцием.

Вот опять на забавы день ушел. Да редко днями отделаешься. Приказала императрица для малолетних внуков механические игрушки сочинить. Построил Кулибин гору со стеклянным водопадом, с водяными мельницами, с прудами, по которым игрушечные утки плавают. Игрушка заводная — все движется. Занятно, а время ушло несчитанное.

НОВЫЕ ТРУДЫ, ПРЕЖНИЕ ЗАБОТЫ

Седеет борода. Неторопливой стала походка. Лета немалые — шестой десяток. Сколько сделано! Нет, мало сделано. Неустанны были труды, а все в моделях, проектах, чертежах. К модели моста уже и любопытные редко ходят.

Умер Потемкин, и это печально. Видел от него и дурное — отрывал от дела нещадно, никогда не спрашивал, есть ли охота и время фейерверки к его праздникам сочинять. Однако и дело жаловал. Не было в нем небрежения душевного, любил талант и мастерство. Чванлив был с вельможами, людей же славных делами своими отличал. И это было Кулибину дорого.

Вот умирают ровесники, спешить надо с большими замыслами. Времени свободного стало больше. Мастерские за двадцать лет смотрения налажены — лучших в России нет. Из учеников выросли добрые мастера, не требуют присмотра. Время есть. И сил еще много — стареть Кулибин не хотел, замыслов не счесть.

Коляска-самокатка, трехколесная. Лошадей не надо: двое сидят, а слуга, стоя на запятках, нажимает ногами педали пружинные. Нашел, как движение от пружин к колесам передавать, сочинил устройство руля, тормоз.

Подумал — и отложил чертежи в сторону. Пользы обществу мало. Баре будут сидеть в коляске, а слуга — вместо лошади. Да и выдуманы уже, говорят, самоходные коляски в Париже (Кулибин не знал, что «самобеглую ноляску» изобрел на сорок лет раньше — в 1752 году — крестьянин Шамшуренков. Коляска, предложенная Кулибиным, была прообразом велосипеда).

Телеграф оптический — быстро вести передавать. Машину придумал: она движет крылья на высокой башне, на манер ветряной мельницы. Движения крыла — вверх, вниз, либо в сторону — телеграфические знаки, изображают слоги. Из слогов слова складываются. Знаки от одной башни передаются к другой, потом к третьей. Поставлены башни так, что с одной крылья другой видны. Для сообщений создал особую азбуку — из букв, цифр, запятых и слогов. Сообщения, передаваемые той азбукой, секретны — не имея таблиц, их не прочтешь.

Модель телеграфической машины смотрела императрица. Нашла ее занятной и повелел сдать на хранение в кунсткамеру. Снова пользы для общества не проистекло — телеграф сочли игрушкой.

На все те опыты деньги были надобны, и немалые. У семьи урывал, из жалованья. А от наград, от продажи фонарей семье тоже радости не было — все на строение моделей шло. И кончилось недолгое благополучие — вовсе денег не стало у Кулибина.

Директором Академии наук была в ту пору, по воле императрицы, княгиня Дашкова, Екатерина Романовна. Невидаль: дама — глава ученого общества. Впрочем, должность директора академии была не по научной части, а по придворной: для почета должность, не для дела. Занимал же ее прежде Владимир Орлов, в науках вовсе несведущий.

Дашкова не в пример ему была образованна, умна и деловита. Немало полезного сделала. Однако капризна. Академического механика невзлюбила. Просить ее о деньгах хлопотать толку мало; кроме унижения, ничего не произойдет. Надобно искать путь обходный — мимо академии. Как прежде, когда к Потемкину шел о модели моста говорить.

И обходный путь нашелся.

Секретарем императрицы по принятию прошений в те годы был славный российский поэт Гавриил Державин. Кулибина он знал — удивлялся его фонарю, который, как писал Державин, «производит чрезвычайный свет вдали горизонтальной полосой, а чем ближе подходишь, свет уменьшается и наконец у самого фонаря совсем темно».

И другому фонарю дивился Державин — магическому, что посредством оптических стекол отражал на стене и даже в облаках поставленные пред фонарем картины.

Об этих фонарях поэт размышлял и о своих думах поведал стихами. Фонарь, что вдаль отражательными зеркалами большой свет дает, а вблизи темен, сравнил Державин в басне с вельможами, кои умны секретарями, как кулибинский фонарь, что ярко светит не своей свечой, а окружными зеркалами.

Л о волшебном фонаре были стихи философические — о мире действительном и мире мечтаний, что появляются и исчезают, как картины волшебного фонаря.

Державину и передал волшебник мудрый, Кулибин, прошение о прибавке ему жалованья. И получил от поэта скорый ответ. Писал Державин, что о прошении Кулибина докладывал и дан указ: сверх жалованья и казенной квартиры от Академии наук платить механику по девятисот рублей в год из императорской казны.

Однако в указе был второй пункт: починить на казенный счет часы, представляющие павлина на дереве. И третий был пункт: удостовериться, может ли искусственный, без огня, фейерверк, показанный прежде в комнатах дворца, служить к увеселению народа на открытом воздухе.

А о том, что Кулибину дорого, что творил он не для увеселения народа, а для пользы его — о строении моста,— императрица не вспомнила.

Ну что ж, павлин так павлин, будь он неладен. На старости лет нет охоты часы починять. С этого начинал, это пройденное. А большие замыслы без движения. Жалованьем с профессорами сравняли — почет. Да вот плати, старик, за царскую милость — сочиняй забавы, фейерверки.

Меж тем указ вызвал свару.

Дашкова превеликой обидой себе сочла, что о жалованье Кулибина мимо нее, директора академии, Державин хлопотал.

Прежде бывшая Державину большой приятельницей, княгиня Дашкова тут с Державиным поссорилась и на него жаловалась — почему, мол, докладывал о Кулибине, не спросясь ее. Державина нападки и жалобы Дашковой сильно уязвили. В Записках о своей жизни тем он объяснял ссору, что Дашкова «Кулибина за какую-то неисполненную ей услугу не жаловала и даже гнала». И недовольна была, что Державин выпросил ему жалованье в сравнение с профессорами.