Товарищ Ссешес - Кондратьев Леонид Владимирович - Страница 29

Из-за деревьев появился летящий каким-то противолодочным зигзагом дракончик. Под негромкие крики «ура!» он, не погасив скорость, плюхнулся на поляну и, кувыркнувшись через голову, молнией вскочил на плечо «папы». Нина и Женя тоже очутились там, окрестности заполнил радостный щебет, как от стаи весенних воробьев, помноженных на три швейные машинки. Вдруг почти одновременно девочки взвились в воздух!

Уй, тля! Сразу две! Еле успел схватить Глаури и прижать ему крылья к телу. В легкой панике подумал, как помочь Сергеичу, и тут под моей рукой проскользнула Ва Сю, положила ему руки на затылок. Точнее, одну ладонь на голову, а пальцы другой — в странной фигуре прижала чуть выше лопаток. Ай да девочка, надеюсь, она знает, что делает.

— Старшина, ты их обеих видишь?

Действует лисье колдунство! Драконом не пытается помочь, размахивая руками, только покачивается из стороны в сторону, «уворачиваясь от деревьев», отвечает, с задержкой, но отвечает!

— Два зрения, три тела, сейчас свихнусь, наверное… Но с ними проще, не крутит, отзываются сразу.

Драконочки не стали садиться на землю, а с ходу вцепились в «папку», сдвоенным толчком опрокинув его на спину. Глау гневно рыкнул на бесцеремонных сестричек, и у него вырвался небольшой язычок пламени, нетипичного, кстати, цвета. После небольшого осмотра и обнюхивания повернулся к зрителям:

— Уважаемые воины Дома СССР. Проверьте свои запасы спирта, этот рогатый проныра явно выпил не меньше кружки, вот его на подвиги и потянуло. И в полете, если вы заметили, шатало в стороны, как дварфа на палубе…

Обернувшись к столпившимся лоботрясам из своих, с недовольным голосом добавил:

— В связи с тем, что Сергеича сейчас лучше не беспокоить, на сегодня утренняя пробежка отменяется.

После чего счастливое выражение расплылось как минимум на четырех человеческих лицах. Неосознанно брошенные взгляды на аккуратно расположившееся у края поляны мощное ошкуренное бревно, применяемое мной уже третий день подряд вкупе с алхимкоктейлем собственного производства для поднятия мышечного тонуса и выносливости личного состава, вызывало у вышеозначенного состава буквально генетическую ненависть. Да, тяжеловато, но зато уже есть небольшой прогресс — если раньше они скисали через километр, то теперь пробегают полтора. На вечерней пробежке вчера так даже два пробежали. Ничего! Или сдохнут, или привыкнут.

За несколько дней до описываемых событий. Филологический факультет МГУ

Александр Иванович стоял у окна и смотрел на пелену дождя. Где-то там, за серым занавесом капель, чудились деревья, роняющие листву в осенние лужи, и жухлая трава.

Нет, до осени было еще далеко. Но настроение вопреки календарю шептало о ее близости. Что же случилось с этой жизнью, этой страной и с ним самим? И какова будет их зима, когда она настанет? Когда-то давно, в юности, его восхищал весь мир. Казалось, что вселенная построена вдохновенным поэтом, познавшим красоту математического расчета! В самом деле, как можно не прыгать от радости, наблюдая строгость череды планет в телескопе, и не восторгаться скрытыми, но оттого не менее точными закономерностями в поэзии и языке?! Мама, милая мама звала его тогда «мой маленький Леонардо»…

Когда-то тогда была революция, которой он почти не заметил, хотя теперь, конечно, вспоминал и «сражения» матери с «хаосом разгромленного быта» во время Гражданской, и ее слова о том, что мудрость и благо не в разгоревшемся костре революции, но в тихом пламени человеческого духа.

Тогда была и первая любовь, и женитьба на милейшей Татьяне Юльевне. Брак распался, но даже после этого они остались друзьями. Где она теперь, Таня? Тогда же, в двадцатые, веря, что жизнь продолжается, и не замечая ничего вокруг, он, как написано в свидетельстве, «слушал курс романо-германского отделения историко-филологического факультета».

В те годы по окончании университета увлекся диалектологией среднеанглийского языка — языка последнего расцвета средневековой культуры, языка «Кентерберийских рассказов», «Смерти короля Артура» и легенд о сэре Гюоне, смертном, избранном Обероном, для того чтобы стать королем эльфов.

Его работа «Диалектные элементы в языке Чосера» имела успех! Затем он увлекся процессами рождения литературного английского. Теми самыми, которые привели к созданию языка «Королевы фей» Спенсера и «Сна в летнюю ночь» Шекспира. Но все это чтобы вновь вернуться к диалектам мидленда четырнадцатого-пятнадцатого веков.

А жизнь тогда ведь и впрямь шла! Поднималась страна, забывались неустройство Гражданской и ее «перегибы» вроде высылки неблагонадежных ученых и засилья «пролетарско-революционных» выскочек в науке. Александр Иванович вздохнул. Нет, уже тогда становилось понятно, что что-то не туда пошло. Лично ему это стало ясно, когда из-за теории Николая Яковлевича Марра о «классовой сущности» языка пришлось забыть о защите диссертации по любимой теме — истории английского. А затем, в тридцатом году, Марр прочел доклад на Шестнадцатом съезде ВКП(б) — и наука превратилась в мракобесие.

Компаративистика оказалась под запретом, а к сторонникам «буржуазной науки» стали наведываться люди из ЧК. И кто-то начал пропадать, а кто-то, хотя бы формально, присягнул «новой теории о языке».

Наведались и к нему. Он тогда как раз работал над учебником русского языка для иностранцев вместе со Свешниковым. Правда, терзать его из-за «буржуазных взглядов» в науке и «классово чуждого» происхождения почему-то не стали. Зато помимо прочего зачем-то потребовали тексты древнеанглийских заговоров и их переводов. Причем отвезли в подвал на Лубянке и заставили наговорить их на дорогой импортный проволочный магнитофон. А затем отпустили, пригрозив всеми карами за разглашение.

Эта история до сих пор приводила Александра Ивановича в недоумение.

Тот первый звоночек, прозвеневший, что неприятности могут коснуться лично его, и отнюдь не в научной сфере, он тогда не воспринял всерьез. Затем судьба намекнула более откровенно — посадили как «британского шпиона» одного из коллег, вся вина которого состояла в переписке с английскими коллегами, ну и, может быть, в паре неосторожных фраз.

Разумеется, не из-за этого, но Александр Иванович все-таки ушел в скандинавистику. Написал пару статей о рунах — в стол, конечно, хотя коллеги читали рукописи и оценили их. Вместе с братом Татьяны Борисом перевел «Сагу о Фритьофе» Тегнера. И таки подготовил хрестоматию по истории английского языка седьмого-семнадцатого веков.

А потом все стало совсем плохо. В конце тридцатых были арестованы и Таня с ее новым мужем, и Борис, и их отец. Кажется, тот попал в лагерь в Казахстане. Юлий Исаевич, по слухам, находился в Орле, в тюрьме, — его хотели обвинить еще в чем-то помимо троцкизма. А вот Борис умер. В тридцать восьмом. Вот скажите, какая опасность Советскому Союзу от пушкиниста и знатока Достоевского?

Теперь при взгляде назад все эти события выстраивались в цепочку. Мрачную цепочку наподобие той, о которой писал Вальтер Скотт: «…цепочку, которую, как известно всем на островах, выковали не смертные кузнецы, а трау в глубине своих загадочных пещер…» Подобно этой ночной нечисти, убивающей собственных матерей при рождении, отцов при взрослении и всех, кто встает на пути, в процессе всей жизни, в стране завелось нечто расправляющееся как со своими повитухами-революционерами, так и со всяким, кто не принял дикости и мракобесия.

А вот теперь шла война. Глупая и бессмысленная. Война, которую начали безумцы, даже не способные оценить все величие национального наследия, от имени которого они якобы выступали.

«Арийцы». Хоть бы знали, что значит это слово! Александр Иванович поморщился.

И в Союзе, как и следовало ожидать, само слово «германист» стало звучать подозрительно. Что ж. Как честный человек, он будет сражаться с этим до конца. И пусть германистика не в почете, именно сейчас, во время войны, она особенно нужна. Чтобы понимать врага Родины. И чтобы открывать глаза тем, кто может купиться на его «арийскую» пропаганду — близнеца все того же мракобесия. Он, Александр Иванович, исполнит свой долг.