Замок Россия - Денисов Вадим Владимирович - Страница 75

— Ну а потом нашли наш столб с табличкой. Мозги растуманились, дошло, что будет, узнай Замок про такие конкретные клинья и беспредел реальный. Хмырь грит, мужики, делаем политику. Ну вот и сделали — думали, ветры мимо просвистят. Не просвистели. Один из разведки не вернулся, ну ты слышал эту историю.

— А те бандиты? — поинтересовался я.

— Не заезжали туда.

— Да… И что потом?

— Потом Ленка Лагутина приехала с медичкой, шериф наш, давай они все разглаживать, народ успокаивать, рассказывать. Те им поведали, как в лагере жилось-былось. Людям же про нас знаешь что терли? Что русские закрылись и никого не берут. Лишь бандитские отряды выпускают — пограбить типа. А люди уже поникли от всего, типа, будь что будет. Куда женщины с детьми одни пойдут?

— Опа! Мудрецы, мля, хреновы. А вы? Ну насчет убитого-то.

— Да ничего. Сотников слово дал. Мы приняли. Значит, задумка такая.

— Так вы ж тогда еще не знали?

— А нам и не надо знать, за нас уже все узнали. Не захотел Сотников кровью начинать с белорусами. Ничьей. Оно и дико, оно и правильно. Как посмотреть. Да куда они денутся от правиловки: или лес накажет, или к нам вернутся обгаженные. Хотя… Как на духу? — наклонился ко мне Гоблин.

Я кивнул.

— Кароч, сбегали мы с прапором, забились, что Сотникову вотрем что-нить. Гриша предложил вариант «вооруженно сопротивлялись», типа.

— Догнали?

— Что ты! Разве догонишь, — плотоядно улыбнулся довольный Гоблин, откидываясь на спинку стула. — Они сразу в лес свалили.

Вот и думай тут что хочешь.

Однако ништяки за расширение этноформата белорусами нам не «упали», значит, кто-то из отпущенных точно жив, корзинка неполная.

Что дальше было, я и так знал, из докладов. Лагутина довела инфу, все подробно разжевала, описала перспективы, предупредила, что никаких национальных автономий у нас нет — семья народов. Предложила либо вливаться, либо жить тут, как жили, — немного поможем стволами, и все. Условия для всех сразу, гордым одиночкам помогать не будем. Потом предложила провести собрание и выбрать старосту-представителя — кому доверяют. Ну и решать. Сотников наказал строго-настрого: в собрание не вмешиваться и вообще в стороне стоять. Короче, всю ночь они там обсуждали, наутро решили присоединиться. Как уже бывало, народ не очень-то хотел продолжать жить на месте былых страхов и обид — всего одна большая семья решила остаться. Сейчас на месте идет вывоз «локалки» и стоит пост, а будут делать нормальный блокпост: слишком уж далекий объект, неизвестные места. Названия пока не дали, просто «Дальний пост».

Выпили мы еще чайку, потрещали ни о чем, я выждал и опять к Гоблину с вопросом — что-то жмет он меня:

— Слушай, Миш, я вот что спросить хотел… А если бы они через завал сразу огонь по нашим открыли? А тут Главный.

Гоблин помолчал.

— Так что?

— Ты, Юрец-молодец, важный вопрос выкатываешь. Для него рано или поздно у каждого мужика время наступает. Вопрос Достоевского. Ну того парня с топором под мышкой. Понимаешь?

— Не совсем.

— Лады. Вот смотри. Время мирное, ни разу не война. Есть непонятки, есть клины, но все, по большому счету, пока в понятиях, без врагов. Белорусы ведь нам не враги? А мы им? Тоже. А ты паришься «вдруг кто стрельнет». Как определить, ну-ка, кто напротив?

— Как?

— Скажу. Есть такие люди, Юра, особые. Они не только в кино. Если вот ты, лично ты, уверен, что в мирное время готов без приказа, а сам, по своему уму, вальнуть человека, так ты уже в системе… В системе, той или этой. Либо в правильных бандитах по мурке живешь, либо по ментовской масти. По-любому.

Гоблин внимательно посмотрел на меня и продолжил:

— Ну это если у тебя душка хватит, братан, — а таких, поверь, немного. Теперь слушай сюда. Если ты готов стрелять в военное время со всей душой и сразу, а в мирное время лишь по жесткому приказу, то ты в вояках. Кончишь «офицерку», созреешь в волчару, как Бероев с Гонтой. Всего три категории. И таким людям в определенный страшный момент все равно — умрут они или нет. Они к этому морально готовы. Внутренне знали, на что шли. Так вот, умни себе в мозг, все такие мужчины — они сразу видны. По глазам, по повадкам, по понятиям всяким. По подходу к делу. Их очком почувствуешь. На завале таких не было, и хмырь не тот. Обычные мужики, никогда первыми не стрельнут. Мужиков, кстати, тоже не так уж и много, хотя хватает. Остальное — ботва.

— Как это не стрельнут? А если их обидеть сильно?

— Если мужикам сильно тревожно станет, как после первой крови, да если баб обидят, детей зацепят — ручник снимут, без вариантов. А вот так, первым и не на войне — мужик никогда не сделает. Всех нас потушить и пойти вмертвую вместе с бабами? Ты вот был бы готов?

— Подожди, а если на нас нападут — те же арабы или бандюки? Я готов.

— А это уже война, Юра. На войне все стрелять будут, там другие резоны и ответки. И ты будешь, и повариха Нюрка будет, куда вы денетесь. Вот у тебя — аж ДШК на крыше… Тут главное — грань не перейти. Мы тоже когда думали, как лучше карту разыграть, сначала разведку хотели зарядить.

— И почему не стали?

— Да потому что нет войны, мы к братьям идем. Потому что все на грани, причем там, где грань вовсе не нужна. Вот представь, что тихой ночью Кастет, а лучше бы Монгол, со стволом, как положено, а как иначе… Ползком-тишком… в лагерь белорусов. Как враг, в общем. Что будет, если заметят? Если случайность? Если хоть один выстрел бахнет в него, он в ответ, и прольется кровь? Все, приехали, без байды, это уже война со всеми вытекающими. Тут бы все на стороне хмыря были. А так, когда в открытую, прямо стоя, как Сотников сделал, по строгости… И клоуны на завале не шмальнут, и хмырь отлетит, и народ не впишется — с каких шаров им в одно играть?

— Подожди, получается, что Сотников, по такой схеме, тоже бандит или мент?

— Сотников тест разыграл у завала, и все понятно стало, кто и чей, — со спокойствием абсолютно уверенного в своей правоте человека сказал Гоблин. — И мне все стало в ряд, хотя и раньше не парился. Сотников? Кто знает, где он ходил и что за ним. Только мужчина он правильный.

— Нравится?

— Ты тупой, Юра? — удивился Сомов и наклонился ко мне. — Здесь категории другие! Он не плохой, не хороший. Он не может нравиться, он — пахан. Ты знаешь, как город Рим был основан? Вышли два брателлы на холмики, в руках стволы, внизу большая деревня. Встали наверху и заявились — мол, все, ботва, мы тут главные, и здесь наша хавира. Кто не согласен, выходи биться. И никто! Ни одна падла не вышла предъявить! Потому что таких людей реально мало. И вот так, Юра, из таких историй собрана вся история человечества. Князь — это кто? Тот, в ком, кроме башки и правильного хода, еще и душок есть. Редкость большая. К князю встают те, у кого с бошками куда как хуже, но еще хватает понять, что надо за правильного ножи поднимать. Кто понимает, что без такого вот… всем духарикам — вилы по тупости. Как мне, например. Отморозь тушат сразу, мужикам — лопаты. Вот тебе и княжество, вот так начиналась Древняя Русь. Так все зачинается, каждый свежий кусок. Есть предъявы? Твое святое право, меняй князя, садись у окна на нижнюю, если от тебя сияние большое. Ты, Юра, главное, биться выходи, если протест в душе имеешь. Реально, насмерть. Не прет? Тогда сиди ровно, дыши по команде — в телогреечку с заплатками.

Сомов опять откинулся, показывая, что разговор подходит к концу, расслабил лицо.

— Ну во. И какого келдыша этот хмырь с оленями у завала мог против Сотникова поставить? Никакого.

— Да понял, — промычал я. Напряг меня Гоблин немного, неуютно стало.

— А насчет того, что тебя забило на эту проблему… — Гоблин чуть помедлил. — Ты спрашиваешь, потому что представляешь там, у завала, себя, теплого, и страшно тебе от этого — ужас как! Извини уж за прямое. Так что не мечтай — не твое оно, Юра.

Великая стройка, эта станица Заостровская. Ура! Все бегом!