Конец лета (др. перевод) - Стил Даниэла - Страница 17

— Я бы предпочла поехать в вашей.

— В «Этуаль»? — спросил он, испытывая ее, с некоторым колебанием.

— Мне бы хотелось поехать в какое-нибудь место, столь спокойное и непритязательное, как ваш автомобиль. — Он одобрительно улыбнулся, и она рассмеялась. — Я подозреваю, вы не любите быть на виду, кроме как в области искусства.

— Вы угадали. К тому же моя экономка оставит меня немедленно, если я появлюсь в «роллс-ройсе». Она считает весь этот «вздор» на стене возмутительной вещью. Однажды я повесил картину с изображением обнаженной француженки, и она сняла ее со стены, как только я уехал из Кармел. Когда я вернулся, картина была завернута в простыню. Я вынужден был забрать ее в город. — Она рассмеялась, пока он открывал для нее дверь машины.

Он привез ее в маленький итальянский ресторан, спрятанный в небольшой улочке, рядом с заливом, и они проговорили почти весь вечер об искусстве. Она рассказала ему о годах странствий в Европе и Штатах с отцом, о посещении музеев везде, где они были. Он, в свою очередь, рассказал ей о том, как выучился искусству живописи сначала у деда, а потом у отца, посещая большие аукционы картин в Лондоне, Париже и Нью-Йорке.

— Но я никогда не думал, что займусь бизнесом.

— А почему бы нет?

— Я хотел заняться чем-либо более увлекательным. К примеру, участвовать в скачках на родео или стать шпионом. Я мечтал быть шпионом, пока мне не исполнилось девять лет, но мой дед настоял на том, что эта профессия не пользуется уважением в обществе. Подчас я не уверен, что и наш бизнес — достойное занятие. На деле, когда я был в колледже, мне хотелось быть среди: тех, кто изучает проблему подделок в живописи. Некоторое время я обучался этому, но без особых успехов. Надеюсь, сейчас я в этом стал разбираться намного лучше.

Дина улыбнулась. Судя по коллекциям картин в галерее и в его доме в Кармел, она была уверена, что это так.

— Скажите мне, — внезапно произнес он, — сколько лет вы замужем?

Ее удивил столь неожиданный вопрос личного плана. Он никогда не затрагивал эту тему ранее.

— Восемнадцать. Мне тогда было девятнадцать.

— Значит, вам сейчас… — И он начал считать на пальцах, что рассмешило ее.

— В ноябре мне исполнится сто три года.

— Ну нет. — Он поморщился. — Разве не сто два?

— По крайней мере. А что же вы? Были ли женаты?

— Однажды. Недолго. — На мгновение он отвел глаза. — Я боюсь, что не смог отличить подделку в этой области. Она пригласила меня в замечательную поездку, и эти дни были чудесными. А затем все было кончено. — Он улыбнулся и встретился снова с ней взглядом.

— Детей нет?

— Ни одного. Это — единственное, о чем сожалею. Мне бы хотелось, чтобы у меня был сын.

— И мне тоже.

В ее голосе появились такие щемящие нотки, что он, внимательно взглянув на нее, сказал:

— Но у вас прелестная дочь.

— У меня было два сына. Но они оба умерли сразу после рождения.

Сведения такого рода, сказанные во время ужина в присутствии не очень знакомого человека, кое-что значили. Он посмотрел ей в глаза и увидел там то, что хотел увидеть.

— Я сожалею.

— Я тоже. И тогда, как ни дико это звучит, рождение Пилар было своего рода несчастьем. Ведь у французов рождение девочек не вызывает восторга.

— А вы хотели восторгов? — Это его развеселило.

— По меньшей мере. — И с улыбкой добавила: — С оркестром и медными трубами. И парадом.

— Никто не может винить вас. Дочь была третьим ребенком? — Вместо ответа Дина кивнула. — Вы очень близки?

Он ждал утвердительного ответа на свой вопрос и удивился, услышав, что это не так.

— Как раз сейчас нет, но мы снова будем, обязательно. В данный момент ей тяжело оттого, что приходится разрываться на части между французским и американским домами. А такого рода вещи не проходят бесследно.

— Возможно, ее возраст, пятнадцать лет, тоже играет роль? — Он вспомнил с ужасом, как вела себя его сестра в эти годы. — Она похожа на вас? — Вспоминая отдельные черты ее лица на портретах в доме Дины, ему было трудно сопоставить их.

— Нисколько. Она — вылитый портрет своего отца. Она очень хороша.

— То же могу сказать и о ее матери.

Дина немного помолчала, а потом с улыбкой вымолвила:

— Благодарю вас, сэр.

Их беседа снова вернулась к проблемам искусства. Он старался более не затрагивать болезненные темы личного характера. И она подчас спрашивала себя, слушает ли он ее? Он, казалось, изучал ее все это время, и его выразительные глаза были красноречивее слов. Была уже полночь, когда они наконец отправились домой.

— Я прекрасно провела вечер. — Она одарила его благодарной улыбкой, когда он подъехал к ее припаркованному «ягуару».

— И я тоже. — Он не сказал больше ни слова. Она завела мотор, и он на прощанье помахал ей рукой. В заднее зеркало она увидела, как он направляется к своей машине, держа руки в карманах и склонив в раздумье голову.

Она уже выключила свет и забралась в постель, когда зазвонил телефон. По его характерным несмолкающим звукам она поняла, что вызывает междугородная линия.

— Дина? — В трубке послышался голос Марка.

— Здравствуй, дорогой. Ты откуда?

— Из Рима. Я остановился в «Хасслере», если я тебе буду нужен. У тебя все в порядке? — Но связь была очень плохая. Его голос был слышен с трудом.

— У меня все хорошо. А почему ты в Риме?

— Что? Я плохо слышу…

— Я спросила, как ты очутился в Риме?

— Я здесь по делу. По поводу фирмы «Салко». Но на этой неделе я увижу Пилар.

— Передай ей мою любовь. — Она сидела в темноте и кричала в трубку, чтобы он мог ее услышать.

— Я плохо тебя слышу.

— Я сказала, передай ей, что я люблю ее.

— Хорошо. Обязательно. Нужны ли тебе деньги?

— Нет, у меня есть. — Какие-то непонятные, бессмысленные звуки раздались в трубке на мгновение. — Я люблю тебя.

По какой-то причине, непонятной самой, ей нужно было сказать ему это и услышать от него то же самое. Она нуждалась в его близости сейчас, а он находился так далеко от нее.

— Я люблю тебя, Марк. — Без видимой причины она вдруг почувствовала, как слезы застилают ей глаза. Она так хотела, чтобы он услышал ее, ей так хотелось выговориться. — Я люблю тебя.

— Что?

И затем их разъединили насовсем.

Она быстро набрала номер телефонистки междугородной станции и попросила ее связаться с гостиницей в Риме. На это ушло не менее двадцати пяти минут. На проводе наконец послышался голос телефонистки из «Хасслер»:

— Pronto[17].

Дина попросила вызвать синьора Дьюраса. Она слышала, как они звонили ему в номер, но тот не отвечал. В Риме было уже десять утра.

— Мы сожалеем. Синьор Дьюрас ушел.

Она лежала в темноте и мысленно вспоминала вечер, проведенный с Беном.

Глава 7

Марк Эдуард Дьюрас шагал по улице Венето в Риме, заглядываясь на витрины магазинов, бросая временами восторженный взгляд на хорошенькую девушку, спешащую мимо. В этот удивительно солнечный день на женщинах были майки с узкими плечиками, белые юбки обтягивали стройные ноги, а открытые сандалии не скрывали ярко накрашенных ногтей. Он улыбался своим мыслям, шагая с портфелем под мышкой. Он не видел особого смысла в своем кратком пребывании в Италии, но, в конце концов, почему бы и нет. Ведь он обещал… Обещал. Подчас он удивлялся, как можно было так легко обещать. Но сделанного не вернуть.

На нем был безукоризненно сшитый серый костюм, подчеркивавший аристократическую элегантность его фигуры. Он остановился на мгновение, наблюдая за бешеной скоростью римского транспорта, проносящегося подобно пулеметной очереди мимо него, создавая сумятицу на всех направлениях и заставляя пешеходов спасаться бегством. Он улыбнулся, видя, как немолодая женщина размахивала зонтиком не самым пристойным образом. Ессо, signora[18]. Он слегка поклонился ей, находясь на противоположной стороне улицы, и она ответила ему тем же самым. Он рассмеялся, взглянул на часы и быстро направился к столику в кафе. Найдя укрытие от солнца под ярко-полосатым зонтиком навеса, он продолжал восторгаться энергией и буйством, составлявшими всю суть Рима. Roma[19] был волшебным городом. Возможно, что обещание стоило того, в конце концов. На миг, всего лишь на миг он вспомнил неудавшийся разговор с Диной. Его успокаивало то, что она говорила. Были моменты, когда он не знал, как вести себя с ней, как достучаться до нее; не мог вынести щемящего взгляда боли в ее глазах или слышать тоску одиночества в ее голосе. Он знал обо всем, но переносить это было выше его сил. Он мог еще вынести это среди обычной рутины дел в Сан-Франциско, но не тогда, когда он был в гуще своих сложных дел за границей, или у себя дома во Франции, или… здесь, в Риме. Он медленно покачал головой, как бы стремясь отмахнуться от воспоминаний, навеянных ее голосом, и стал мечтательно разглядывать уличные лица. Сейчас он не мог думать о Дине. Просто не мог. Нет. Только не сейчас. Мыслями он был далеко-далеко от нее, пытливо вглядываясь в толпу людей, снующих перед ним: и хорошенькая блондинка, и высокая брюнетка, и двое типичных темноволосых римлян в светлых полотняных костюмах, и высокая флорентийка, словно сошедшая с картины периода Возрождения. И наконец, он увидел ее. Она шла веселой походкой, непохожей ни на какую другую, ее длинные ноги, казалось, выписывали танец, при котором ее яркая юбка черепашьих тонов нежно ласкала бедра. На ней была шелковая блузка светлых розовато-лиловых оттенков, изящные сандалии и громадная соломенная шляпа, почти скрывавшая глаза. Почти, но не совсем. Эти глаза нельзя было скрыть, они были точно огоньки цвета сапфира, окраска которых менялась в зависимости от настроения. Этот спектр вбирал в себя одновременно все тона огненно-красного пламени и темно-синей бездны моря. Роскошная копна волос каштанового цвета хлестала по плечам.