10 лет и 3/4 - Паронуцци Фред - Страница 12

В его жилище пахло цикорием, старыми сигарета­ми и немножко туалетом. Он был весь усыпан перхотью, словно многолетним снежным покровом, что довольно необычно для бывшего парикмахера, пусть и не слишком увлеченного своей профессией. Впро­чем, он говорил, что если бы начал жить сначала, то вместо парикмахерской открыл бы салон для собак, потому что четвероногие куда добрее и благодарнее двуногих.

Еще он говорил, что если завести псину, то жена уже не нужна, но псины у него не было, и одиночест­во страшно его тяготило, он даже плакал и горестно сплевывал в коробку из-под «Несквика», специально приспособленную под это дело.

Он утверждал, что в молодости подрабатывал ста­тистом и снялся во многих французских фильмах. Когда мы вместе смотрели кино по телеку, он вдруг вскрикивал:

– В-вот, с-с-мотри, Ф-ф-фредо. В-в-идишь, в-воттот м-мужик, д-да с-смотри же, чертова жопа! В-видел? Т-ты в-видел?

– Вон тот в шляпе, который писает рядом с Бель­мондо? – спрашивал я.

– Т-точно, – отвечал он. – Эт-тот п-парень – это он с-самый, К-крампон, говорю я тебе. С-сильно, д-да? Т-такое в-воспоминание…

Я знал, что на самом деле он родился в Пьер-Марте­не, по соседству с Южином, где и работал парикмахе­ром, но мсье Крампон так радовался своим выдум­кам, и к тому же мама просила меня быть снисходи­тельным (бедняга так страдает, и, главное, чего ради) – в общем, я слушал и поддакивал. Я приносил ему овощной супчик рататуй и другие мамины вкусности.

– Т-твоя м-мама п-просто с-святая, – повторял он.

И на глазах у него выступали слезы, потому что ему-то мать досталась совершенно свинская, она сноша­лась со всеми подряд не только в родном Пьер-Марте­не, но и подальше, а отец, видя, что семейная жизнь не заладилась, упивался вусмерть.

Мсье Крампон рассказывал мне, что совсем еще сопляком наблюдал, как отец гоняется за матерью со складным ножиком и грозит разделать ее, как ко­ровью тушу. Соседи вызвали полицию, а маленький мсье Крампон, дрожа от страха, затаился в уголке в обнимку с младшей сестренкой. С тех пор он запустил учебу, начал заикаться, и этот недостаток не позволил ему преуспеть, потому что хороший парикмахер дол­жен часами болтать ни о чем. Сестра училась лучше, неплохо сдала выпускной экзамен и сразу бросилась под поезд. Он бережно хранил ее фотографию в рам­ке и разговаривал с ней, как с живым существом.

Он не любил японские мультики, потому что ни в одном из персонажей не узнавал себя, но мое обще­ство было ему приятно, и, когда мама дала мне денег на именинный подарок, я купил ему красных рыбок.

Как он был счастлив! Он назвал их Жан Габен и Фернандель и в первый же вечер насыпал им столько корма, что аквариум переполнился и рыбки под тя­жестью собственного ужина пошли ко дну.

На следующий день я застал его у аквариума с ша­риковой ручкой. Он подталкивал рыбок и шептал: «М-малыши, п-плывите».

– М-мне к-кажется, им з-здесь п-понравилось, – гордо сказал он.

Пришлось мне объяснить ему, что рыбки подохли. Он так опечалился, что я бегом помчался в магазин покупать ему новых. Выбрасывать Жана Габена и Фернанделя он напрочь отказался – привязал им на хвостики бирочки с именами, чтобы не забыть, и с нежностью положил в коробочку из-под галет «Сен-Мишель «, словно на морское кладбище. Очень скоро на дне коробочки остались только хрупкие рыбьи хрящики.

Это было ужасно, хуже не бывает. В мой день рождения, утром, сестренка Нана подарила мне курточку с нашивками, эполетками и орнамен­том в виде синей птички на переднем кармане. Бра­тец Жерар сказал, что в новой куртке я похож на это­го пидора Траволту в савойском исполнении.

Братец не часто делает мне комплименты, поэтому я сразу понял, что куртка мне и в самом деле идет.

– Фредо, малыш, – сказала сестренка Нана, – я тебя приглашаю в ресторан. Мы пойдем вдвоем, как влюбленная парочка…

Мужчинам не каждый день выпадает обедать с та­кой красоткой, как моя старшая сестренка, и я сразу заулыбался во весь рот и почувствовал себя так, буд­то стою на каннской лестнице (хотя на самом деле все, конечно, происходило у нас в Южине, на прос­пекте Освобождения).

Прежде чем отправиться пешком в ресторан «Шат­лен» (мы там уже один раз были – отмечали неудав­шуюся помолвку дядюшки Эмиля со шлюшкой Люсь­ен Пуату, которая сразу же после торжественного ужина укатила на мопеде с местным тренером по пла­ванию), я застыл в картинной позе посреди двора и сделал вид, будто размышляю о чем-то чрезвычайно важном, хотя на самом деле просто надеялся, что Жо­жо, Азиз и Ноэль залюбуются из окна моей неземной голливудской красотой.

Я стоял, засунув руки в карманы и даже насвисты­вая, и вдруг сестренка Нана закричала: «Фредо, отой­ди!», и тут что-то мягкое шлепнулось на тротуар, от­чего моя белая курточка стала белой курточкой в го­рошек, а лоб и щеки покрылись боевой раскраской, как у индейцев.

– Черт, откуда это? – закричал я.

Оказалась, что с пятого этажа. Мсье Крампон, не вынимая изо рта сигарету без фильтра, решил окон­чательно себя доконать. И теперь казалось, что он плавает брассом посреди двора, прямо в одежде. Нос выгнулся внутрь, глаза покраснели, как огоньки на елке, а пряди волос плыли по водосточному желобу к решетке, откуда им, возможно, предстояло отпра­виться в большое путешествие.

Я ревел, как белуга, и звал маму, ведь еще немного, и он упал бы мне прямо на башку. Я потом неделю не ходил в школу: на почве стресса у меня начались ноч­ные кошмары.

И в ресторан мы тоже уже не пошли…

Наконец я вернулся в школу и стал непосред­ственным свидетелем бесплатного эротичес­кого шоу: мадемуазель Петаз, наша училка, выставля­ла напоказ свои первичные половые признаки (хотя с моего места не все было видно…).

У мамзель Петаз была странная болезнь: ей необхо­димо было постоянно питаться, иначе она завалива­лась в обморок, и, когда она ела, ей было не до нас, по­тому что в такие минуты она всецело отдавалась пое­данию пищи.

Она нам прямо говорила:

– Дети, вашей учительнице необходимо подкре­питься…

Тогда девочки в сопровождении мадам Биболе, на­шего завхоза, отправлялись репетировать балетный спектакль к Новому году, а мальчики оставались в классе и показывали друг другу фокусы. А Жожо еще демонстрировал нам приемы сумо: взваливал себе на плечи Франсуа Пепена.

Мамзель Петаз тем временем извлекала из сумки колечки «Пепитос», газировку «Оранжина» и рисо­вые хлопья «Кранч» (по утрам) или же колбасу, мяг­кий сыр и булку (во второй половине дня). И всем этим подкреплялась.

Поначалу мы развлекали себя игрой в морской бой, потому что фокусы, по правде говоря, быстро надое­дают, затем нам и это наскучило, и мы стали воздви­гать сложные сооружения при помощи шариков, лас­тиков, кнопок и взаимных угроз.

Обстановка постепенно накалялась, так что мам­зель Петаз уже и пожрать по-человечески не могла (только откусит кусок салями, и сразу приходится прерываться на дисциплинарные меры), вследствие чего у нее случались проблемы с пищеварением: в животе булькало, она рыгала посередине фразы и пу­кала, поднимаясь со стула.

В результате мы теряли уйму времени, и Азиз боял­ся, что все это закончится педагогической катастро­фой: мы вырастем придурками и будем носиться по альпийским лугам под прицелом телекамер.

Короче, напряжение нарастало, и мамзель Петаз, которой, видимо, надоело испускать газы на публике, решила разрядить обстановку. Однажды утром, прежде чем начать подкрепляться, она приподняла юбку, под которой ничего не было, если не считать женских волосиков. И мы сразу примолкли…

На перемене мы ни словом не обмолвились об уви­денном. Родителям тоже, понятное дело, ничего не сказали. Мамзель Петаз оказалась круче всех парней из пятого класса. Она проявила себя совершенно бесстрашной женщиной. Мы сидели тихо и играли в крестики-нолики.

Честно говоря, мы стали немного ее побаиваться, но, когда она питалась, все-таки потихоньку косились под стол: кто знает, вдруг там опять покажется что-нибудь интересное…