Жар твоих объятий (Отвергнутая) - Паркер Лаура - Страница 40

И хотя она не поняла его слов, но почувствовала, что он доволен ею, и эта похвала придала ей мужества.

Решив больше не принуждать ее, Эдуардо отступил назад и сразу заиграл новую мелодию.

— Не хотите потанцевать, сеньорита? — спросил он с легким поклоном.

Он показал простой рисунок танца, и Филаделфия повторила его, споткнувшись только раз. Когда он ободряюще улыбнулся ей, то она расценила это как подарок, более дорогой, чем жемчуг. Он продолжил танец, и она повторяла все его движения, поворачиваясь, когда поворачивался он, кружась и извиваясь, когда кружился и извивался он.

Как только он поворачивался к ней спиной, она с любопытством рассматривала его. Она никогда еще не видела, чтобы мужчина двигался с такой неподражаемой грацией. Модные брюки плотно облегали его ягодицы, твердые и крепкие.

Не в состоянии отвести от него взгляд, она завороженно наблюдала, как он легко водит пальцами по струнам, держа гитару, словно женщину. Он касался Филаделфии своим телом, ускоряя ритм танца, пробуждая тем самым ее к жизни, разжигая, давая ей возможность испытать неведомое ранее чувство. Незаметно для себя она стала двигать бедрами одновременно с ним, словно ее тело понимало, что этот интимный ритм не только часть танца, но предназначен именно ей и требует от нее ответа. В это время он повернулся, поймал ее восхищенный взгляд, который тотчас же сменился смущением. Она вспыхнула, а во рту у нее пересохло.

— Как быстро вы освоили ритмы моей родины, — сказал он, смеясь. — Возможно, однажды я увезу вас туда. А пока мы будем наслаждаться музыкой и танцами. Не надо колебаться, menina, а то потом будете горько сожалеть.

Едва он заиграл, Филаделфия снова закрыла глаза, пытаясь уловить ритм. От его прикосновений тепло волнами разливалось по всему ее телу.

Пораженная этим новым ощущением, Филаделфия открыла глаза. Он улыбался ей, и эта улыбка была красноречивее любых слов. В другое время и в другом месте она бы устыдилась своей несдержанности. Но была ночь, и они были одни. Ночная тьма защищала их от любопытных и даже завистливых взглядов. И она продолжала танцевать под его музыку.

Он играл и играл, одна мелодия сменяла другую, и от каждой она получала огромное удовольствие. Она кружилась и извивалась, вся отдавшись танцу, пока ее лоб не покрылся испариной, пока не собралась влага в ложбинке между грудями, а он все не отпускал ее. Ускоряя ритм, он перешел к быстрому сапатеадо. Его пальцы отбивали такт по корпусу гитары, каблуки отстукивали стаккато па кирпичном полу террасы.

Филаделфия сняла с себя пеньюар и бросила его на пол. Она вздохнула от удовольствия, когда ночной ветерок остудил ее плечи, руки и груди, видневшиеся в вырезе ночной рубашки. Затем, подхватив подол, чтобы он не пугался в ногах, она продолжала кружиться.

— Muito bonito, — пробормотал он, одобрительно поглядывая на ее колени и красивые округлые икры.

Как только он замедлил темп и перешел на танго, она перестала смотреть на его пальцы, перебиравшие струны.

Ей стало казаться, что она чувствует их на своем теле. Они слегка касались ее грудей, живота, бедер, и их прикосновение отзывалось в ней сладкой дрожью. Она двигалась так, как того желал он, в опасном, соблазнительном темпе. Когда он пел, ее бросало в жар, и ей хотелось слиться с ним воедино и разделить то сладострастие, которое он вызывал в ней с такой потрясающей легкостью.

Эдуардо со все возрастающим желанием наблюдал за ней и видел, что она полностью отдалась музыке. Ее глаза сияли, губы раскрылись, дыхание было учащенным, кожа блестела от выступившего пота, волосы рассыпались по плечам и спине, отражая игру светотени. Она уже не была мисс Филаделфия Хант, молодая светская леди, носившая элегантные платья и украшавшая свои волосы венками из фиалок. Сейчас она была для него простой юной девушкой, танцевавшей под звездами, и казалась как никогда прекрасной.

Он понял, что любит ее, что полюбил с того самого момента, когда впервые с ней встретился. Осознание этого факта испугало его. Он всегда считал, что если мужчина безумно любит женщину и с обожанием смотрит на нее, то on совершает смертный грех. С одной стороны, ему хотелось удовлетворить свое желание, с другой — чтобы это желание никогда не возникало.

«Пользуйся моментом, — подсказывал ему внутренний голос. — Завтра может быть поздно».

Последние звуки растаяли в воздухе, и Эдуардо отложил гитару в сторону. Филаделфия резко остановилась, и он привлек ее к себе.

— Ты прекрасна, — прошептал он охрипшим голосом на своем родном языке. — Твоему мужчине нравится смотреть, как ты танцуешь.

— Что вы сказали? — спросила она, запыхавшись. В ее сердце все еще звучали отголоски музыки.

Он тихо рассмеялся, несколько смущенный оттого, что ему приходится прибегать к португальскому, чтобы открыто высказать ей свои чувства.

— Я сказал, что люблю смотреть, как вы танцуете. Вам приятно это слышать?

Она прочитала правду в его глазах, и это открытие сделало ее менее смелой.

— Да, — тихо ответила она.

— Тогда потанцуй со мной, menina, и мы создадим нашу собственную музыку.

При каком-то повороте он коснулся бедром ее бедра, как до этого касалась гитара. Его умные руки, которые бренчали по струнам, извлекая из них восхитительную музыку, крепко держали ее за талию, и только тонкая ткань влажной ночной рубашки отделяла их друг от друга. Она пыталась повторять его движения, но он держал ее так близко к себе, что каждый раз их ноги соприкасались, а его бедро упиралось ей в живот. Пытаясь изменить положение, она встала на цыпочки. Он остановился и посмотрел на нее ласковым взглядом.

— Вы все еще боитесь меня, menina?

Они стояли, глядя друг на друга, и молчали. Филаделфия ломала голову над его вопросом.

— Да. Нет. Немножко.

— Осторожность не помешает, конечно. Но вы же знаете, что я не причиню вам зла, не так ли?

Даже сейчас, когда он держал в объятиях ее податливое тело, она знала, что он не причинит ей зла. Она вспомнила утверждение миссис Ормстед, что влюблена в него. Неужели такое возможно? Неужели возможно полюбить незнакомца, который своей волей подавил ее собственную?

— Да, — сказала она.

Положив ее голову к себе на плечо, а руки снова ей на талию, Эдуардо возобновил танец.

Она закрыла глаза, отдавшись во власть новых впечатлений. Его кожа под ее щекой была теплой и влажной, запах, исходивший от него, был приятной смесью естества и прекрасных экзотических масел. Филаделфия слышала гулкое биение его сердца, и это немножко пугало ее. Со времен младенчества она еще никогда не была так близка к другому человеку. Его дыхание, свежее и легкое, обдувало ее лицо. Какой бы части ее тела ни коснулся Эдуардо, там моментально возникало напряжение: в груди, животе, бедрах, ягодицах. Эдуардо стал для нее центром Вселенной.

Презрев всякую осторожность, она обняла его за плечи. «Пусть это произойдет, — думала она, — лишь бы он остался со мной».

Внезапно он стал двигаться назад, крепче прижимая ее к себе, и коленом уверенно раздвинул ей ноги. Она чуть не задохнулась, почувствовав, что его нога упирается в самое средоточие источника ее желания. Быстрым и сильным движением он развернул Филаделфию, прижал спиной к балюстраде, затем приник к ее губам в жарком поцелуе.

Она с восторгом вкушала сладость его рта. Вот он, тот страстный танец, который он обещал ей, пришел вместе с быстро сменяющими друг друга образами: с непроходимыми джунглями, с реками и водопадами, такими же сильными, как и его страсть. Он вел ее путем старинных бразильских легенд, давал ей почувствовать вкус пассатов и запах пряностей, ослеплял ее великолепием своих поцелуев, более драгоценных, чем любые бриллианты.

Филаделфия чувствовала под своими ладонями напрягшиеся мышцы его шеи. На этот раз, раздвинув, коленом ее колени, его руки пробежали по ее спине, округлости бедер, и он, подхватив ее за ягодицы, прижал к своему телу. Эдуардо не отпускал ее до тех пор, пока она не испытала ответное волнение, и дрожь его тела передалась ей, вызвав новое сладкое чувство.