Жар твоих объятий (Отвергнутая) - Паркер Лаура - Страница 39

Как только гитара умолкла, ей показалось, что она уже не сможет жить и дышать без нее. Какое-то время она стояла неподвижно, ожидая, когда он начнет играть новую мелодию, пока странное болезненное чувство, охватившее ее, стало невыносимым. Испугавшись, что музыки больше не будет, Филаделфия устремилась к двери и дальше вниз, на террасу.

Глава 11

Когда Филаделфия достигла первого этажа, она поняла, что струнные аккорды гитары едва слышны в темноте пустого дома. Как охотник, идущий по следу, она осторожно прошла в освещенную библиотеку, влекомая музыкой Двери библиотеки были открыты. В прохладном речном воздухе разливались такие чарующие звуки, что у нее перехватило дыхание. Ей не хотелось беспокоить Эдуардо, но она ничего не могла с собой поделать и тихо направилась к двери, остановившись всего в футе от нее.

Эдуардо сидел на балюстраде в тени — четкий силуэт в рубашке, которая белела в ночи, слегка сияя, словно впитала в себя последние лучи закатного солнца. Воротник рубашки был расстегнут, открывая его стройную крепкую шею. Филаделфия вспомнила, что, впервые увидев Эдуардо, была покорена его необычной и экзотической мужской красотой.

С той самой минуты она забыла о здравом смысле и приличиях. Ее поступок не имел ничего общего с драгоценностями, или смертью отца, или маскарадом, который позволил ей забыть на время, что она совершенно одна в целом мире Она поехала с ним не из-за праздного любопытства или потому, что ей нечего было больше делать. На то имелась своя особая причина, и именно по этой причине она сейчас была здесь. Она пришла, потому что хотела быть с ним.

— Это вы, menina? Выходите и присоединяйтесь ко мне. — Она удивилась, услышав его приглашение, но потом сообразила, что ее силуэт был отчетливо виден на террасе в полосе света, отбрасываемого свечой. Собравшись с духом, она ступила в ночь.

Не прерывая игры, он сказал:

— Я думал, что вы в кровати, menina. Наверное, я разбудил вас своими неуклюжими попытками изобразить музыку, и вы пришли, чтобы запустить в меня рваным башмаком?

Филаделфия не могла сдержать улыбки. Он знал, что играет великолепно, но ему, как маленькому мальчику, хотелось, чтобы она похвалила его.

— Вы играете просто изумительно, сеньор.

— Вы действительно так думаете? — Он улыбнулся, и его белые зубы сверкнули в темноте. — Я учился в Лиссабоне.

— В Лиссабоне? Вы учились музыке?

— Почему это вас удивляет?

— Совсем не удивляет, — ответила она, хотя на самом деле была поражена. — Обучение музыке скорее женское дело.

— Ах да! Ведь в Америке только женщины учатся играть на арфе, скрипке или пианино, в то время как мужчины учатся стрелять, ездить верхом и играть в карты. В моей стране мужчина должен уметь все. Мы вам кажемся отсталым народом?

— Я не хотела вас обидеть.

— В таком случае позвольте заподозрить вас в невежестве, сеньорита.

Филаделфия обиделась, но придержала язык. По всей вероятности, она оскорбила его. Она с неохотой повернулась, чтобы уйти.

— Куда вы направились? Ночь такая чудесная.

— Я не хочу мешать вам. Просто мне хотелось сказать, что я очарована вашей музыкой.

— Тогда оставайтесь, и я сыграю для вас. Хотите? Как ребенок, которого после брани угостили конфетой, она улыбнулась и ответила:

— Очень хочу.

Он жестом пригласил ее сесть рядом с ним на балюстраду. Но Филаделфия предпочла держаться подальше от него и села на покрашенную скамейку.

Первая мелодия, которую он исполнил, была, по его словам, бразильской народной песней. Он ногой отбивал ритм в такт незатейливой музыке.

— У этой песни есть слова? — спросила она, когда он кончил играть.

Кивнув, он начал петь.

Она жадно ловила каждое слово, хотя и не знала языка. Он смотрел на нее своими чудесными черными глазами, которые светились в полумраке, и у нее создалось впечатление, что слова песни, которую он пел по-португальски, заставили бы ее покраснеть, если бы она их понимала.

Закончив играть, он слез с балюстрады и повернулся к ней.

— Потанцуйте для меня, сеньорита. — Филаделфия смущенно покачала головой:

— Я не умею.

— Наверняка умеете. Каждая женщина умеет танцевать. Когда я был ребенком, женщины моей деревни любили танцевать. Никто из них, будь то молодая или старая, толстая или уродливая, не стеснялся этого. Каждая из них знала, что, танцуя, она становится красивой. Идите сюда, и я научу вас.

Он начал играть новую мелодию, в такт ей передвигая ноги.

— Это так легко. Повторяйте за мной.

Она смотрела на него, но стыдилась сдвинуться с места, хотя музыка и манила ее. Внезапно гитара замолчала — и он положил ладонь на струны.

— Пожалуйста, играйте.

— Там, где музыка, должны быть и танцы, — ответил он строго.

— Ну хорошо, — неохотно согласилась она, вставая. — Но предупреждаю вас, что я не создана для танцев. Думаю об этом, а ноги делают другое.

— Тогда не думайте, сеньорита, а просто чувствуйте. — Он стал играть балладу, медленный темп которой действовал завораживающе. — Отдайтесь музыке всем своим существом.

Эдуардо придвинулся к Филаделфии поближе, и она поняла, что он не даст ей уйти от вызова, который горел в его глазах, да и она сама не хотела этого. В том, чтобы танцевать с этим человеком, да еще под музыку, которую он исполнял, было что-то неотвратимое.

Однако застенчивость мешала ей двигаться так, как он показывал. Его глаза неотрывно смотрели на нее, проникая ей прямо в душу. Как тут можно грациозно танцевать, когда он смотрит на нее с таким ожиданием?

Эдуардо понял причину ее колебаний и, повернувшись, медленно ушел в темноту террасы.

— Закройте глаза, menina, и слушайте. Слушайте до тех пор, пока не почувствуете, что ваши ноги хотят двигаться.

Филаделфия, повинуясь, закрыла глаза и постаралась отдаться музыке.

Он продолжал играть, а она слушала мелодию, но мыслями была далеко отсюда. Она думала о том, что стоит в темноте наедине с мужчиной в одной ночной рубашке и пеньюаре, вместо того чтобы лежать в постели, укрывшись одеялом. Она думала о том, что если бы его игра на гитаре не была такой завораживающей, она бы не стояла здесь, чувствуя себя круглой дурой. И однако, несмотря на смущение и неуверенность в себе, она продолжала оставаться на террасе.

Его пальцы перебирали струны, они, казалось, шевелили ее юбку, подобно тому как легкий ветерок рябит гладь озера. Потоки музыки окутывали ее, заставляя двигаться, и она неуверенно начала покачиваться, как качается цветок на тонком стебельке. Внезапно она почувствовала себя в безопасности, а вместе с ней пришла и уверенность. Уловив ритм, она сделала несколько робких шажков.

Со сладким чувством одержанной победы Эдуардо наблюдал за ней. «Да! — думал он. — Вот так. Двигайся как хочешь, menina. Твои ноги почувствовали музыку. Тебе не надо смотреть на них, они все сделают сами».

— А сейчас, menina, — раздался из темноты его голос, — поднимите руки. Ощутите музыку всем своим телом.

Филаделфия улыбнулась от удовольствия и стала медленно покачиваться; скоро ее руки и ноги пришли в совместное слаженное движение. Музыка возвысила ее и раскрепостила. Она начала танцевать в такт убыстряющимся звукам гитары.

С последними аккордами, Эдуардо направился к ней, надеясь, что не спугнет ее, но с твердым намерением сделать одну вещь. Когда музыка умолкла, она резко остановилась, чуть не столкнувшись с ним, глаза ее были закрыты, а на лице играла таинственная улыбка. Он быстро протянул руку и вынул черепаховые шпильки из ее волос, распустив тем самым небрежный узел у нее на затылке.

Вздрогнув, Филаделфия открыла глаза и встретилась с ласковым взглядом его черных глаз. На какое-то мгновение ей показалось, что он поцелует ее, и она надеялась на это, но на его губах играла нежная улыбка, отчего ямочки на щеках стали заметнее.

— Ты женщина, — сказал он по-португальски. — Ты чувствуешь, как надо танцевать.