Жар твоих объятий (Отвергнутая) - Паркер Лаура - Страница 13

— Подождите меня здесь, дорогая, я приведу носильщика, — сказала миссис Крабб и исчезла в толпе.

Филаделфия сначала не заметила приближающегося к ней человека, хотя он привлекал всеобщее внимание. Он был высоким и по-солдатски прямым. На нем был надет аккуратный приталенный белый френч, отделанный галунами и рядом позолоченных пуговиц. Его широкие черные брюки были заправлены в начищенные сапоги. Когда он проходил мимо, люди глазели на него, так как на голове у него был белый шелковый тюрбан с огромным голубым камнем посередине.

Он остановился перед Филаделфией и улыбнулся.

— Я к вашим услугам, мадемуазель дс Ронсар. — Филаделфия во все глаза смотрела на его загорелое, изборожденное морщинами лицо.

— Кто вы?

— Ваш покорный слуга, мэм-саиб. Отправлен вперед, чтобы подготовить вам достойную встречу в Нью-Йорке.

— Ваше имя?

Он правой рукой дотронулся до своего лба, потом грациозным жестом коснулся подбородка, а затем груди, изогнувшись при этом в поклоне.

— Меня зовут Акбар, мэм-саиб.

Он выпрямился, посмотрел на груду багажа, лежавшую у ее ног, и выбрал из него только те вещи, которые принадлежали непосредственно ей.

— Следуйте за мной, мэм-саиб.

Какое-то время Филаделфия стояла в растерянности. Поняв, что у него нет ни малейшего намерения оглядываться и смотреть, следует ли она за ним, Филаделфия, приподняв юбки своего дорожного платья, бросилась вслед за слугой. Пробегая мимо стоявшей с открытым ртом миссис Крабб, которая вела за собой носильщика-негра, она крикнула:

— Меня встретили! Спасибо! До свидания!

— Вы видели нечто подобное? — спросила миссис Крабб, обретя дар речи.

— Нет, мэм, не видел, — усмехнулся носильщик.

Глава 4

Нью-Йорк, май 1875 года

— Вы негодяй! Вы подлец! Вы… вы мошенник! — Эдуардо Таварес легко увертывался от подушек из восточного шелка, которые Филаделфия бросала в него, но его веселье постепенно иссякало. Когда приступ смеха прошел, он забежал за небольшой диван и спрятался за ним. Растянувшись там в неудобной позе, он услышал ее самодовольные слова:

— Это послужит вам уроком, шарлатан!

Встав на колени, он выглянул из-за спинки дивана.

— Ваш гнев иссяк, мэм-саиб?

— О нет! — Филаделфия поискала глазами подушку и только тут заметила, что их больше нет. Она схватила фарфоровую вазу с ближайшего столика и угрожающе подняла над головой.

— Как вы смели предстать передо мной в таком виде, что мать родная не узнала бы? Вы могли бы открыться еще вчера на станции, но предпочли этот дурацкий маскарад и из-за страха перед вами заставили меня ходить на задних лапках. Если вы сейчас же не начнете называть меня сеньориной, я за себя не ручаюсь.

Эдуардо выглянул из-за дивана, но встать не решился, так как тюрбан съехал набок и закрыл один глаз. Поправив его, он сказал:

— Сейчас, когда вы разоружены, я был бы счастлив объяснить вам все. — Он жестом указал на свои накладные бачки и тюрбан. — Я прибег к маскировке исключительно в интересах дела.

— Сомневаюсь. Если вы немедленно не покинете мой номер, я буду вынуждена вызвать гостиничного детектива!

Эдуардо, улыбаясь, смотрел на ее раскрасневшееся лицо. Возможно, стоит поплатиться ценой своего изгнания, чтобы увидеть реакцию консьержа и детектива, когда она вызовет их. Одетая в платье цвета лаванды, которое оттеняло ее черные длинные локоны и золотистые глаза, полные праведного негодования, Филаделфия представляла собой зрелище, которое они никогда не забудут. Об инциденте могут даже сообщить в колонке сплетен. Но конечно, он не готов к тому, чтобы ее имя трепали таким вот образом. Ей необходимо держаться с достоинством. До приезда в Нью-Йорк он последние три дня был занят, и если его работа принесет плоды, она скоро попадет в приличное общество.

— Вы великолепны в своем гневе, мэм-саиб, но я прошу вас выслушать меня, прежде чем вы разобьете этот шедевр фарфорового искусства.

Филаделфия взглянула на вазу и, узнав в ней образец эпохи Минь, поставила ее на место и протянула руку к колокольчику, чтобы позвонить.

Эдуардо вскочил на ноги:

— Не утруждайтесь. Я сделаю для вас все, что пожелаете.

— Тогда убирайтесь!

— С вами становится трудно иметь дело. В то время как я готов доставить вам удовольствие, вы выгоняете меня из номера, оплаченного мной.

Он оставил угодливый тон слуга, которым разговаривал с ней последние двадцать четыре часа, и вернулся к своей обычной манере разговора, напомнив ей, что она его должница.

Придя в себя, она скрестила на груди руки.

— Прекрасно. Тогда объяснитесь.

Он улыбнулся, во всяком случае, ей так показалось, потому что его отвратительные накладные бакенбарды встопорщились.

— Вы играете роль, и чтобы быть постоянно рядом, я выбрал роль ост-индского слуги, так как это единственное, что мне хорошо известно. Должен отметить, что мой характер взят из самой жизни. Несколько лет назад, в Дели, я нанял слугу по имени Акбар. В настоящее время он… впрочем, какое это имеет значение, где он. Несколько распоряжений понятливой и расторопной швее, визит к театральному гримеру и — прошу любить и жаловать, перед вами живой Акбар. А сейчас, — весело продолжал он, — не желаете ли горячего шоколада, который я принес вместе с вашим завтраком?

— Нет! — решительно отказалась Филаделфия, однако аромат шоколада, наполнивший комнату, был соблазнительным.

— Вы не будете возражать, если я налью себе чашечку? Быть слугой — дело трудное. Я только приступил к завтраку, когда вы позвонили.

Выражение лица Филаделфии прояснилось, и она спросила:

— Это та самая цена, которую вы платите в нашей маленькой драме? Быть моим слугой?

— К вашим услугам, мэм-саиб. — Он повторил тот же самый жест, который она уже видела много раз, начиная с их встречи на вокзале.

— И откуда появился такой слуга, хотела бы я знать?

— Подарок от вашей дорогой тети Агнес, которая живет в Дели.

— Людей не дарят в качестве подарка, — заметила Филаделфия, с подозрением глядя на него.

Эдуардо предложил ей чашку шоколада, который она взяла без дальнейших колебаний.

— По этому поводу ваша страна недавно вела войну, не так ли? Боюсь, что и мою страну это ждет.

— В Бразилии есть рабы? — спросила она, опускаясь на стул.

Он налил себе чашку шоколада и сел на диван напротив нее.

— В моей стране сколько угодно рабов: индийцы, африканцы, мулаты и много разных других.

Чашка Филаделфии застыла на пути ко рту. Она вспомнила, как он хвастался своим богатством и своими обширными владениями.

— Вы рабовладелец?

Увидев выражение ее лица, он решил подшутить над ней.

— Почему вы спрашиваете? Такая идея привлекает вас?

— Она приводит меня в ужас! — Филаделфия поставила чашку на стол. — Так вы рабовладелец?

— А вы, значит, сторонница янки?

— А вы Симон Легри?

— Симон? Это тот самый плохой надсмотрщик из книги Бичер-Стоу «Дядя Тим»?

— «Дядя Том», — поправила она. — Не уходите от вопроса.

— Вы невозможно красивы, когда краснеете. Вам надо почаще делать это на публике, и тогда все эти североамериканцы будут падать к вашим ногам, как листья с деревьев осенью.

Тот факт, что он кокетничал и старался отвлечь ее внимание, разозлил Филаделфию. Она резко поднялась.

— Я не желаю разговаривать с вами в таком тоне!

— Почему бы вам сразу не сказать: «Я ненавижу рабство и рабовладельцев и отказываюсь иметь дело с вами, если вы таковым являетесь». Между нами не должно быть никаких недомолвок.

— Я ненавижу рабство и рабовладельцев и отказываюсь иметь что-либо общее с человеком, который считает, что порабощение себе подобных нормальное явление.

— Хорошо сказано. — Он захлопал в ладоши и посмотрел на нее грустным взглядом. — К сожалению, я не рабовладелец, поэтому вы напрасно тратили слова, обвиняя меня в этом. Но я буду помнить, что вы чрезмерно самоуверенная женщина и страшны в своем гневе.