Буря страсти - Паркер Лаура - Страница 53

Здесь было две ошибки. Он никогда не писал пьесы, заявленной в программке. И не давал согласия ставить свое имя на произведении другого автора.

Он приехал в Лондон сегодня в полдень и обнаружил, что еще не поздно предотвратить гнусное предательство по отношению к нему самому и ничего не подозревающей публике. Премьера была назначена на вечер, поэтому у него хватало времени, чтобы переодеться и отправиться в театр.

Горя желанием своими глазами увидеть низкопробную пародию, которой приписывают его авторство, он смешался с толпой зрителей. Отовсюду доносились возбужденные голоса, публика с нетерпением ждала нового творения знаменитого драматурга.

— …так долго не ставили новых пьес Делейси.

— Слышал, что принц доволен…

— …будет среди зрителей, моя дорогая.

— …сам регент!

— …Лонгстрит из кожи вон лезет, чтобы его посвятили в рыцари.

— Еще один успех Делейси… Кто знает?

— Проклятие! Вам не удастся! — процедил сквозь зубы Квинлан и смял программку.

Он пришел сюда для того, чтобы поймать на месте преступления и самозванца, и своего подлого режиссера!

Он подождет, когда начнется спектакль. Сначала публика будет озадачена, потом выразит свое недовольство, а под конец — гнев низким качеством пьесы. Тогда он встанет и обнаружит свое присутствие. Он потребует, чтобы Лонгстрит представил всем наглого обманщика, который наверняка не устоит против искушения побывать на первом публичном представлении своего произведения, обманщика, осмелившегося поставить на своем жалком творении авторитетное имя Делейси.

Квинлан провел пальцем по рукоятке пистолета. Он чувствовал, что способен на преступление, хотя не худшим вариантом было отдать самозванца на суд одураченных зрителей. Как известно, лондонская публика бунтовала и устраивала скандалы и по менее серьезным поводам. В одном Квинлан был непоколебим: с Лонгстритом он разделается сам.

Долгие месяцы он подозревал этого человека. Не поддайся он на уговоры уехать в августе из города, давно бы проверил свои подозрения.

Квинлан не мог понять, почему Лонгстрит решил, будто это сойдет ему с рук. По дороге в Лондон он строил сотни различных предположений, но ответ так и не приходил. Когда он уже въезжал в город, у него возникла одна идея, но он никак не мог поверить в то, что Лонгстрит отважился на такой шаг.

Спекулируя именем Делейси, Лонгстрит намеревался низвергнуть его с высоты славы и расчистить дорогу своему новому протеже.

Мысль потрясла и разозлила Квинлана. Он никогда не считал Лонгстрита человеком с моральными устоями, однако верил, что в бизнесе тот придерживается хоть какой-то этики. А в этом хитроумном плане — очернить имя одного, чтобы продвинуть другого, — было нечто дьявольское.

— Ему не уйти от возмездия, пока я жив, — пробормотал Квинлан. — Нет, пока жив он!

Когда поднялся занавес, его охватило странное возбуждение. Он чувствовал себя так же, как перед атакой при Ватерлоо. Кровь быстрее потекла по венам, дыхание участилось. Наклонившись вперед, он немного отодвинул в сторону портьеру. Слабые аплодисменты, которыми зрители встретили пасторальные декорации, звучали для него как отдаленные ружейные выстрелы.

Сначала бешенство мешало ему вслушиваться в слова актеров. Главным героем был надутый лейтенант, расхаживавший с важным видом. В первой сцене он быстро соблазнил и бросил девушку-ирландку, а во второй — с не меньшей быстротой атаковал врага. Нет, это была не его пьеса. Он никогда не переносил действие в Ирландию, никогда не писал о войне и военной службе… хотя нет, писал, в первой драме. Кто-то воспользовался его произведением и превратил трагедию в комедию!

— Боже!

Полный ярости возглас привлек внимание зрителей к его ложе, но он успел скрыться за портьерой.

Вдруг Квинлана словно поразила молния. Он опять осторожно отодвинул портьеру и стал более внимательно следить за ходом спектакля.

Чем дальше разворачивалось действие, тем острее он ощущал, что с ним творится нечто странное. Тело покрылось гусиной кожей, во рту пересохло. Он узнавал пьесу!

Не диалоги героев, а детали, из которых они строились. Фразы, характеры второстепенных персонажей из других произведений — это и многое другое принадлежало ему.

Когда закончилось первое действие, Квинлан откинулся на спинку стула, потрясенный до глубины души. Казалось, он повредился в рассудке. Он не писал эту пьесу, но вполне мог написать. В ней присутствовали все характерные черты его стиля.

Кто-то украл его работу, вырвал куски из различных пьес, а потом собрал наворованное в произведение, смутно похожее на первоначальное, но в то же время абсолютно новое.

Началось второе действие, но Квинлану даже в голову не пришло прервать спектакль. Он превратился чуть ли не в самого внимательного зрителя. На шаг опережая автора, он пытался предсказать, как будет развиваться действие. Иногда его догадки были верными, но чаще события принимали неожиданный оборот, вызывая у него удивление, а у публики — одобрение. Поражающие своей меткостью и отточенностью фразы свидетельствовали о том, что пьесу написал не какой-то писака, а талантливый автор.

Примером тому служила заключительная сцена второго действия. Действие пьесы снова переместилось в Ирландию, где брошенная девушка, теперь уже беременная, получает от своего возлюбленного-офицера письмо, в котором тот категорически отрицает свою любовь к ней. В отчаянии бедняжка решает покончить жизнь самоубийством, но ее попытки закапчиваются комически. Она хочет повеситься, но веревка не выдерживает ее вес. Хочет утопиться, но река выбрасывает ее на гальку. Кидается с обрыва, но юбкой цепляется за камень. Сдавшись, она решает оставить ребенка, который, должно быть, желает жить сильнее, чем она — умереть. Квинлан заерзал в кресле, когда упал занавес. Совершенно ясно: пьеса нацелена не только на то, чтобы развлечь публику. Он в жизни не читал и не видел пьесы, в которой было бы столько скрытой и тонкой сатиры. И предметом насмешки был он!

В пьесе не было ни одной фразы его собственного сочинения, однако это сильнее всего нервировало Квинлана. Складывалось впечатление, будто автор побывал у него в голове, нашел и исправил слабые стороны его стиля и извлек произведение наружу во всем его великолепии.