Могикане Парижа - Дюма Александр - Страница 56

Он вышел в сад. Ему не хватало воздуха. Кармелита не оставляла окна; она видела, как он вышел или, скорее, выскочил из флигеля.

Она прижала руку к сердцу и невольно отшатнулась от окна. Бедная девушка была близка к обмороку.

Когда она открыла глаза и взглянула в сад, Коломбо сидел на скамье, закрыв лицо руками, в том же положении, в котором была она сама в продолжение четырех часов, ожидая в первый раз Камилла.

Он также ждал четыре часа, как ждала Кармелита. Вдруг послышался шум остановившейся перед дверью кареты, затем раздался сильный звонок, в котором легко можно было узнать руку хозяина дома.

Нанетта была на своем посту и бросилась отворять.

Вероятно, она сообщила Камиллу о приходе Коломбо, потому что он, вместо того чтобы подняться на первый этаж, прошел через коридор и появился в саду.

Он искал глазами Коломбо, увидал его на дерновой скамье и пошел прямо к нему.

Коломбо, заслышавший шум шагов, поднял голову и увидел перед собою Камилла.

Он вскрикнул и в одну секунду был в его объятиях.

Кармелита видела все это из-за занавеси.

Ничто не смущало радости, которую испытывал Коломбо, видя опять своего друга; он думал, что Камилл теперь обитает в Нижнем Медоне, а Кармелита – в Париже.

Молодые люди подошли к дому, обнявшись.

Кармелита, видя, что они приближаются, вернулась в свою комнату и заперлась в ней.

Камилл дал осмотреть своему другу весь дом, кроме комнаты, в которой была Кармелита.

Бретонец нисколько не был удивлен немного женственной роскошью обстановки комнат: он знал вкус Камилла.

Когда дом был весь осмотрен, креол подвел своего друга к этой таинственной двери, мимо которой они проходили два или три раза, не отворяя ее.

Тут он остановил Коломбо.

– Шляпу долой! – сказал Камилл.

– Зачем? – спросил бретонец.

– Это святая святых!

– Что ты хочешь сказать?

– Послушай, – предложил Камилл полунасмешливым, полусерьезным тоном, по своему обыкновению, – я имею довольно смутные или – если тебе более нравится – довольно устойчивые взгляды относительно религии: каждый обожает своего божка, и я следую этому правилу.

Кармелита слышала из своей комнаты все, что говорил Камилл; она встала бледная, но решительная, какой она бывала в важных случаях, подошла прямо к двери, и в ту минуту, когда Камилл хотел взяться за ручку двери, чтобы отворить ее, она отворила дверь сама. Коломбо чуть было не упал, увидев девушку.

– Войдите, мой друг, – сказала просто Кармелита.

– Ну, что с тобой? – спросил Камилл, скрывая свое смущение под этой веселостью, которая была не то его маской, не то его лицом. – Разве ты не узнаешь Кармелиту?.. Или представить вас друг другу?

Молодые люди посмотрели друг на друга: Коломбо – пораженный удивлением; Кармелита – безмолвная от стыда.

– Обнимитесь же! – вскричал Камилл. – Какой черт вас удерживает?.. Хотите, чтобы я пошел прогуляться в Медонском лесу?

Это предложение, в сущности дружеское, но оскорбительное по форме, произвело различное впечатление на Кармелиту и Коломбо: молодая девушка покраснела до белков глаз; лицо бретонца покрылось мертвенной бледностью.

Оба были жестоко смущены. Кармелита опомнилась первая и протянула дружески свою руку бретонцу.

– Эх, что за церемонии! – сказал Камилл. – С каких это пор друг не целует жену своего друга?

Коломбо поднял голову и весело взглянул на Камилла.

– Твоя жена? – вскричал он с радостью, потому что, видя обещание исполненным, он забыл все. – Твоя жена?.. – повторил он со слезами на глазах, не замечая смущения, в которое привели его слова Кармелиту.

– Ну, будущая, – отвечал Камилл, – ведь я ждал только твоего возвращения, чтобы отпраздновать нашу свадьбу.

– А, – холодно проговорил Коломбо и тоном, в котором слышалась угроза, прибавил, – хорошо, я здесь…

– Ну, ну, – сказал Камилл, прерывая этот разговор, – если ты не хочешь поцеловать ее из любви к ней, обними ее из любви ко мне.

Коломбо приблизился к Кармелите.

– Вы мне позволите, мадемуазель?..

– Мадам, мадам, – сказал Камилл.

– Вы мне позволите обнять вас, мадам? – повторил Коломбо.

– О! От всего сердца! – вскричала Кармелита, подняв глаза к небу, как бы призывая его в свидетели справедливости своих слов.

И молодые люди поцеловались.

– Ну, что ж, умерли вы от этого? – спросил, смеясь, Камилл. – Боже мой! Какие вы оба глупые! Разве мы не решили, что мы все будем заботиться о счастье двоих?

– Это хорошо, – сказал Коломбо, – но прежде, чем принять это лестное предложение, я желал бы поговорить с вами, Камилл.

– С вами? – повторил креол. – Черт возьми, это серьезно!

– Очень серьезно, – сказал Коломбо. – И мы пойдем к тебе.

– Ну, пойдем ко мне.

Он отпер дверь, которая была против двери Кармелиты. Бретонец последовал за ним.

– Ну, – спросил Камилл, бросаясь в кресло и не зная, с чего начать, – как ты нашел твой флигель?

– Прелестным! – отвечал Коломбо. – И я благодарен за это нежное внимание. Но я никогда не согласился бы жить в нем.

– Почему же?

– Потому что я не хочу быть соучастником вашей дурной жизни.

– Коломбо! – вскричал Камилл, нахмуривая брови.

– Вы мне клялись – и это было одним из условий моего отъезда – уважать Кармелиту как вашу будущую жену, и вы постыдно нарушили ваше обещание. С этого дня, Камилл, нас разделяет пропасть, – пропасть, отделяющая честное сердце от вероломного, и я ни одной минуты более не останусь здесь.

Произнеся эти слова, Коломбо сделал шаг к двери.

Но Камилл загородил ему дорогу и остановил его.

– Послушай, – сказал он, – так же верно, как то, что ты мой друг, Коломбо, – и я был бы несчастен, если бы было иначе! – так же верно, как то, что я хотел бы сделать для тебя хоть половину того, что ты сделал для меня, – я говорю тебе, что я люблю, обожаю и уважаю Кармелиту и что не от меня зависело сдержать мою клятву.

Коломбо презрительно улыбнулся.

– Хорошо, я ссылаюсь на нее, – продолжал Камилл. – Поговори с ней, спроси ее. Ты ей поверишь, я думаю? Спроси ее, старался ли я когда-нибудь прельстить или соблазнить ее. Спроси ее, не были ли мы оба внезапно, невольно, по роковому несчастью увлечены таинственными силами знойной летней ночи. Спроси ее, не были ли мы, точно двое детей, обманутых своей невинностью, увлечены случаем, не отыскивая его… Ты, умеющий повелевать своими страстями, имеющий нечеловеческую силу воли, может быть, не поддался бы; но я слабый, каким ты меня знаешь, друг мой… и закрыл глаза; свет исчез предо мною!.. Разве можно сказать, что вследствие этого я стал вероломным, бесчестным человеком! Нет, потому что это так же верно, как я называюсь Камиллом де Розан: в то время, которое ты сам назначишь, Кармелита будет моей женой! Я не хотел писать тебе всего этого – ты понимаешь? – это были бы бесконечные письменные рассуждения; но теперь, когда ты приехал, от тебя зависит, как я сказал, назначить день свадьбы.

Коломбо задумался на минуту.

– Ты говоришь правду? – спросил он, пристально глядя на Камилла.

– Клянусь честью! – отвечал молодой человек, положив руку на грудь.

– Хорошо, – сказал Коломбо, – если это так, я остаюсь, потому что моим другом будет всегда честный человек. Что же касается дня свадьбы, ты должен сам ею назначить и, конечно, чем скорее, тем лучше.

– Сегодня же, Коломбо, – ты слышишь? – сегодня же я напишу моему отцу. Я буду просить его прислать мне необходимые для моего брака бумаги, и через шесть недель мы можем подать объявление.

– Положим, через два месяца, чтоб не прибегать к отсрочкам, – возразил Коломбо. – Но уверен ли ты в согласии твоего отца?

– Почему мой отец откажет в нем?

– Твой отец богат, Камилл, а Кармелита – бедна.

– Добродетель Кармелиты будет ее приданым в глазах моего отца.

– Но, если вопреки твоим желаниям, твой отец будет противиться этому браку?

– Это невозможно, любезный друг!