Пурпур и бриллиант - Паретти Сандра - Страница 11

– Мой отец мусульманин, – возразил Стерн. – Только мать – христианка.

Измаил пораженно взглянул на него:

– Почему вы не сказали этого?

– Потому что своими словами спас бы только себя.

Измаил спрятал кинжал в ножны. Он чувствовал все большее расположение к этим чужеземцам. Они бесстрашны, они горды – и это хорошо. Но их честность и прямолинейность вызывали у него иронию. Он указал на Каролину:

– Вам нужно было сказать, что она ваша рабыня. Арабы обязаны разделять религию своих хозяев. Но теперь уж вам никто не поверит. – Измаил был в приподнятом настроении. – Я предлагаю вам свою защиту. Оставайтесь до Тимбукту вблизи от меня. У меня достаточно вооруженной охраны. В моей группе найдется место для вас.

Он сделал паузу. Чуть было не заговорил о Зинаиде и ребенке – но овладел собой. Измаил знал, что француженка искала вчера в караване кормилицу с младенцем. Он догадался, что за этим скрывалось: новорожденная, которую так боязливо скрывала еврейская кормилица от посторонних глаз, была дочерью этой христианки. Зачем же разглашать свою осведомленность? В отличие от этих простодушных людей он был хитер и дальновиден. Тысяча вопросов сверлила мозг Измаила, однако он обуздал свое любопытство. То, что ему непременно надо будет узнать, он узнает и не задавая вопросов. Он поклонился недавним пленникам:

– Я пошлю за вашим слугой и поклажей. Вы знаете, где меня найти.

Глубокое темно-синее небо раскинулось над равниной. Местность, которую пересекал сейчас караван, была ровной, белой и бесчувственной, как лист бумаги.

Авангард в пылающих красных бурнусах; эскорт Измаила в ядовито-зеленых тюрбанах; барабанщики, чернокожие рабы в желтых балахонах. А за ними – бесконечная вереница верблюдов, лошадей и ослов – все это сливалось в кричащую мешанину красок и звуков.

Каролина скакала между Стерном и Измаилом абу Семином. Уже несколько часов они не разговаривали. Все ее тело ныло, она с трудом удерживала в руках поводья. Но эти боли были ничем по сравнению с теми муками, что рвали ее душу. Она все время думала о том, что из-за страха перед этой кучей фанатиков-мусульман ей пришлось отказаться от поисков своей дочери. Она понимала, что Измаил абу Семин прав. Здравый смысл подсказывал ей это. Но когда она думала о Зинаиде и девочке, то начинала презирать свой здравый смысл.

То и дело Каролина исподтишка посматривала на торговца. Она не забыла выражение этого лица в тот момент, когда она, связанная, стояла перед ним, а он пристально изучал ее. Конечно, этот человек спас им жизнь, а теперь и взял под свою защиту. Несмотря на это, она не испытывала к нему благодарности, а лишь глубокое недоверие. Ей было неприятно думать о том, что весь остаток дня она должна ехать рядом с ним.

Вскоре после обеда они, даже не спешившись, напоили животных в солоноватой луже. Потом без привала отправились дальше, страдая не столько от жары, сколько от беспощадного, слепящего солнечного света.

Прошло еще несколько часов. Снова и снова Измаил вглядывался в линию горизонта. И вдруг напрягся и прикрыл глаза от света рукой. Что это? Тонкая серая полоска между небом и землей потеряла свою геометрическую четкость. Постепенно начали вырисовываться острые контуры. Появились вершины сланцевых гор. Серых и голых, как купола мечетей, возникших рядом с ними на горизонте.

Тимбукту! Это слово вмиг облетело весь караван, от начала до конца. Восторженные крики сопровождались салютами выстрелов. Когда пороховой дым рассеялся, Каролина увидела вдали темные стены и башни города.

Площадь перед западными городскими воротами кишела людьми. В честь прибытия каравана в огромных глиняных плошках, стоящих по углам площади, зажгли смоляные факелы. Высоко вверх в темнеющее небо взлетело желто-красное пламя, придавая неспешному течению необходимых формальных процедур оттенок языческого праздника. После стольких месяцев все желали не спеша насладиться радостью достижения заветной цели. Кроме того, до захода солнца никто не смел переступить городскую черту.

Вокруг площади расставили шатры торговцы кофе и напитками. Балансируя с полными подносами, чудом удерживающимися на голове, в толпе сновали негритята, расхваливая пронзительными голосами свои товары. Откуда-то раздавалось дребезжание тамбуринов. Вдоль городских стен расположились сборщики налогов, с нетерпением ожидая начала работы, когда караванщики предъявят товары, облагаемые пошлиной. Были отдельные прилавки для соли, хлопка, риса, слоновой кости и золота. И люди, прибывшие с караваном, толпились возле них, стремясь поскорее расплатиться за свой товар и попасть в город.

Только один прилавок не осаждался ожидающими. Сборщик пошлины, щуплый мужчина с редкой бородкой, сидел на синей подушке перед столиком, а напротив, с кальяном во рту, расположился Измаил абу Семин. Крохотные весы перед ним вновь склонились под тяжестью бриллианта. Уже целый час, камень за камнем, выкладывал Измаил на весы заботливо разложенные по коробочкам и шкатулкам сокровища. С полуопущенными веками, то погружаясь в беспокойный сон, то бодрствуя, наблюдала Каролина эту немую сцену между торговцем и сборщиком налогов.

Она сидела в тени синего тента, заботливо натянутого слугой Измаила. Она наелась и выспалась. А теперь? Проснулась ли она окончательно? Ее голова склонилась на плечо Рамона. Голубая тень полога упала на ее лицо. Когда она так, как сейчас, прикрывала глаза, мир рисовался ей в голубых тонах. Все отходило, отодвигалось вдаль – суета и шум на площади, бесконечная величавая пустыня – даже предвкушение встречи с Тимбукту. Жизнь текла мощным потоком, увлекая ее, словно щепку на зыбких волнах. Ее нетерпение погасло. Когда Измаил закончит свои дела, когда вернется Алманзор, которого Стерн послал к наместнику Тимбукту с поручением и рекомендательным письмом, – ей было все равно. Не существовало больше ничего, что гнало, призывало ее вперед. На Каролину снизошел покой, и она не хотела даже шевелиться, найдя надежную опору на этом широком сильном плече. Она не спрашивала себя, что с ней происходит. Она не хотела этого знать. Она хотела лишь, чтобы так все и оставалось.

Снова Измаил положил драгоценный камень на чашечку весов. Чиновник что-то тихо забормотал, подсчитывая. Потом произнес:

– Двенадцать тысяч пиастров. – Он занес названную сумму в свою тетрадочку, где уже стояла длинная колонка цифр.

Измаил абу Семин снял камень с весов.

– Двенадцать тысяч? – Он протянул сборщику свою лупу. – Прошу тебя, Мохамед Раис, посмотри сам. Неужели теперь берется дань даже с пыли? – в его мелодичном голосе не было и тени насмешки.

Чиновник рассмотрел камень в лупу:

– Крошечное загрязнение. Оно ничего не меняет в стоимости камня, – проговорил он, сверкнув глазами. – Однако, если бы камень взвешивали на каких-нибудь других весах – не моих, – он мог бы получиться тяжелее. – Сборщик подати захлопнул тетрадь, сложил камни, которые Измаил отдал в качестве налога, в шкатулку и тщательно закрыл ее. – Я желаю вам здоровья и благополучия, Измаил абу Семин. – Мужчины поклонились друг другу.

Измаил хлопнул в ладоши, призывая своих слуг. Они поспешно собрали все мешочки с драгоценными камнями, положили их в ларец. Измаил собственноручно навесил на него замок. Еще один слуга принес ему чашку дымящегося кофе, однако Измаил жестом отказался от нее.

Он наклонился к Каролине и Стерну:

– Калаф – просто младенец по сравнению с этим кровопийцей. Собирать налоги – куда более прибыльное дело, чем грабить караваны. Никакого риска, а прибыль налицо. Каждую неделю – по два каравана. Три тысячи пятьсот мешков соли каждый месяц, пять тысяч верблюдов с золотом, шесть тысяч верблюдов со слоновой костью. Тот, кто владеет этим городом, обладает несметным богатством.

Он опустил кончики пальцев в чашку с водой и вытер их батистовым платком.

– Вы подумали над моим предложением? Я еще раз предлагаю вам свое гостеприимство. Очень надеюсь, что оно не разочарует вас.

– Наш слуга должен возвратиться с минуты на минуту, – ответил Стерн. – Шейх Томан ибн Моханна извещен о нашем прибытии.