1356 (ЛП) - Корнуэлл Бернард - Страница 32

- Бархат, да? – Кин щупал ткань дублета одного из лежащих, - Всегда хотел в бархате щеголять.

Томас содрал со всех троих сапоги, нашёл подходящую по размеру пару. Разделил с Кином кусок сыра, краюху хлеба и флягу вина, обнаруженные в седельной суме. Жуя, осведомился:

- С лошадями ты обходиться умеешь?

- Что за вопрос? – оскорбился тот, - Я же ирландец, а мы рождаемся на лошадиной спине!

- Отлично. Помоги мне связать этих олухов, только сначала обдерём с них шмотьё.

Раздев пленников, Томас скинул свою влажную одежду, натянул хранящие тепло прежних хозяев рубаху, штаны и куртку, узковатые для его мощной мускулатуры лучника, зато сухие. Опоясался мечом.

- Убили нищего, храбрецы? – спросил он, подойдя к получившему под рёбра обратным концом копья.

Тот высокомерно молчал, и Томас жёстко пнул его в лицо:

- Будешь немого разыгрывать, отрежу тебе всё, что ниже пояса. Соловьём запоёшь. Вы убили попрошайку?

- Он всё равно больной был. – угрюмо буркнул юнец.

- А, так вы просто совершили акт христианского милосердия? – нехорошо оскалился Томас.

Нагнувшись, он кольнул купчика ножом между ног. Злость на физиономии юнца мгновенно сменилась ужасом.

- Вы кто, ребятки?

Перепуганный молодчик забормотал:

- Питу, моё имя Питу! Мой отец городской консул, он заплатит за меня любой выкуп!

- Питу – большая шишка в Монпелье, - подтвердил Кин, - Виноторговец, а живёт, как сеньор. Ест с золота, говорят.

- Я его единственный сын. – лепетал Питу-младший, - Он заплатит.

- Заплатит, а как же. – согласился Томас, перерезая его путы, и кивнул на свою влажную одежду, - Облачайся.

Когда тот повиновался, лучник вновь стянул запястья юнцу, которому, как теперь видел Томас, едва ли исполнилось восемнадцать.

- С нами поедешь. Надеешься вновь узреть родной Монпелье, молись, чтобы с моими двумя латниками и слугой ничего не случилось.

- Ничего, клянусь! – пылко заверил его Питу.

Двум его очухавшимся товарищам Томас сказал:

- Передайте старшему Питу, что его сын вернётся, когда мои захваченные в Монпелье люди доберутся в Кастильон д’Арбезон. Если у них не будет хотя бы гвоздя в подошве, не говоря о лошадях или оружии, его сынишка вернётся без глаз.

Питу при этоих словах задрожал и, сложившись пополам, принялся блевать. Томас ухмыльнулся:

- Кроме того, с моими парнями пусть пришлёт рукавицу, шитую на правую руку рослого мужчины, полную золотых генуэзских дукатов, и будем квиты. Ясно?

Они закивали. Томас отрегулировал под себя ремни стремян серого жеребца и вскочил в седло. Он получил, что хотел: чудо, коня, оружие и надежду.

- Собак с собой возьмём. – поставил командира в известность Кин, забираясь на пегого мерина и подбирая поводья третьей лошади, на которой сидел Питу.

- Возьмём?

- Они мне по душе, да и я им. Куда едем?

- Меня здесь рядом бойцы дожидаются, так что на север.

И они поехали на север.

На душе у Роланда де Веррека скребли кошки. Казалось бы, с чего? Он пленил жену и сына Хуктона, на коих тот, вне сомнения, будет рад обменять неверную Бертилью Лабрюиллад, а ни радости, ни триумфа Роланд не ощущал. Не был он уверен в том, что захват женщины и ребёнка оправдан с точки зрения идеалов рыцарства, как бы ни убеждали его в обратном шестеро приданных ему в помощь вассалов графа Лабрюиллада.

- Мы же не причиняем им вреда – говорил старший, Жак Солье, - Просто подержим и отпустим.

Взять Женевьеву с сыном труда не составило. Власти Монпелье выделили де Верреку стражников, и её, маленького Хью под охраной слуги с двумя латниками взяли при попытке выехать из города. Слуга и солдаты остались в темнице Монпелье, Роланда они не интересовали. Его делом было доставить жену и сына Ле Батара в замок Лабрюиллад, дождаться прибытия туда графини, и его рыцарский подвиг можно считать свершённым.

Но вот подвиг ли? По настоянию Роланда с Женевьевой и Хью обращались учтиво, а она платила ему вызывающим презрением. Будь де Веррек поопытней, он бы понял, что женщина прячет за презрением страх, но Роланд в женщинах разбирался плохо, а потому недоумевал, досадовал и старался рассеять враждебность матери, повествуя о героях прошлого сыну. Он рассказывал Хью о походе за золотым руном, о рыцаре Ипомедоне, переодевшемся для победы в турнире, и Ланселоте, сделавшем то же самое. Хью слушал, разинув рот, а его мать фыркала:

- Ради чего они бились?

- Ради победы, мадам.

- Вздор, они бились ради любовниц. Ипомедон дрался ради Фьеры, Ланселот ради Гвиневры. А ведь Гвиневра, подобно графине Лабрюиллад, была чужой женой.

Роланд покраснел:

- Я бы не назвал их любовницами…

- Почему? К тому же Гвиневра была ещё и пленницей, как я.

- Мадам!

- Если я не пленница, отпусти меня. – потребовала она.

- Вы – заложница, мадам, под моим покровительством.

Женевьева издала смешок:

- Как громко сказано: под покровительством!

- Да, мадам. – твёрдо сказал Роланд, - я поклялся оберегать вас и выполню обет ценой жизни, коль понадобится.

- Ой, прекращай блеять, слушать тошно. Лучше расскажи моему сыну ещё какую-нибудь байку о супружеской измене.

Роланд поразмыслил и выбрал историю, в коей даже такая пристрастная слушательница, как Женевьева, не сыскала бы ни малейшего привкуса пикантности. Историю своего тёзки, великого Роланда, героя Ронсевалльской битвы.

- Он сражался в Испании с маврами. Тебе известно, кто такие мавры?

- Язычники. – ответил Хью.

- Точно, язычники и безбожники, последователи неверного бога. Когда французская армия отступала через Пиренеи, их подстерегли мавры. Роланд командовал арьергардом. Враги превосходили его отряд в двадцать, а некоторые говорят, что в пятьдесят раз! У Роланда был знаменитый меч Дюрандаль, некогда принадлежавший троянскому паладину Гектору, но даже Дюрандаль оказался бессилен сразить всех врагов. Язычники напирали, и Роланд вострубил в волшебный рог Олифант. С такой силой вострубил, что усилие убило его, и Роланд пал бездыханный. Однако звук достиг слуха короля Шарлеманя, и сюзерен повернул назад, сметя орды жалких язычников!

- Может, они жалкие, - встряла Женевьева, - Но уж никак не язычники. Роланда убили христиане.

- Мадам! – вознегодовал Роланд.

- Что «мадам»? Ты в Ронсевалльском ущелье сам-то бывал?

- Нет, мадам.

- А я – да. Мой отец был бродячим циркачом, мы с ним скитались по свету, слушали местные предания. Так вот в Ронсевалле помнят, что Роланда подстерегли и укокошили христиане. Баски. А тебе, конечно, приятнее верить, что твой кумир погиб, дерясь с дикарями-язычниками, а не с восставшими смердами-христианами. И что героического в том, чтобы отдать душу Богу, сильно дунув в рог? Хорош рыцарь!

- Роланд – герой столь же великий, сколь Артур!

- Был герой, дунул в рог, да весь вышел. И раз уж речь зашла о рогах… почему ты служишь графу Лабрюилладу?

- Я восстанавливаю справедливость и закон, мадам.

- Справедливо и законно вернуть бедняжку против её воли монстру-мужу?

- Законному, заметьте, мужу.

- Который, покуда хватало мужской силы, насиловал дочерей и жён своих крестьян и вассалов. – парировала Женевьева, - Почему же его ты не считаешь виновным в супружеской неверности?

Роланд, нахмурясь, указал глазами на Хью: де, разговор не для ушей ребёнка. Женевьева отмахнулась:

- Пусть слышит. Я намерена вырастить из него настоящего мужчину. Такого же, как его отец. Не хочу, чтобы из Хью получился восторженный дурачок вроде тебя.

- Мадам!

- Женевьева скривилась:

- Семь лет назад двенадцатилетнюю Бертилью привезли в Лабрюиллад и выдали замуж за тридцатидвухлетнего брюхана, которого интересовало её приданное. Кто её спрашивал? Ей было всего двенадцать!

- Её обвенчали по законам Божьим и людским.

- С грязной тварью, не имеющей с Богом ничего общего!

- Она его жена. – упрямо повторил Роланд, чувствуя себя несчастным.