Совесть - Голявкин Виктор - Страница 7

— Куда, дорогой? — спросила мама.

— Не сходится там с тракторами, — сказал я. — Как ни бьюсь — не сходится. Может, вдвоём мы быстрее сообразим. Я к этому пареньку слетаю.

— Ну, лети, дорогой, — сказала мама. — Учись.

Я выскочил во двор, после — на улицу…

Уже стемнело совсем.

«Всё ясно, — думал я, — её окна как раз напротив автоматов с газированной водой».

Когда я подошёл к этим автоматам, я не смотрел на окна, хотя узнать меня было довольно-таки трудно: очки, шарф, кепка, плащ — ничего этого на мне днём не было. Может быть, поэтому я всё-таки не выдержал и посмотрел и тут же вздрогнул, будто меня куснуло током, — так точно я всё отгадал.

Она сидела у окна и смотрела на улицу, а в комнате было темно, и паруса кораблей, наверное, шевелились, потому что на улице ветер дул страшный. И тоже почему-то было темно, только светились лампочки в самих автоматах.

Я отвернулся и стал искать стакан, чтобы попить, сначала на одном автомате, потом на другом, но стаканов не было. Ветром их, что ли, сдуло?!

Я стал крутить головой во все стороны и вдруг увидел, что она выпрыгивает из окна и бежит через улицу ко мне. А в руках у неё — стакан.

— Возьмите стакан, — сказала она, подбегая. — Вы пить хотите?

— Да, — сказал я басом. — Пить.

Наверное, я не брал стакан, потому что она сказала:

— Вы не стесняйтесь, пожалуйста, и пейте. Здесь вечером нет стаканов. Только утром и днём. А многие идут и хотят пить.

— Вот как, — сказал я басом и немного хрипло. От волнения, что ли. — 3-занятно!

— Ну да, — сказала она. — Я, как увижу, что кто-то пить хочет, вылезаю со своим стаканом и пою человека, а потом опять в окно залезаю… Залезу и жду.

— Чего ждёшь? Чего ты ждёшь?! — заорал я, а сам схватил себя за уши и дёрнул изо всех сил, потому что почувствовал, что сейчас, вот сейчас я зареву.

— Это я, — говорю. — Не узнала, нет?

— Кто вы?

— Ну… я, Алёша… Портфель и всякое такое…

— Вас… не узнать… тебя совсем не узнать.

— Да, — говорю я. — Да. Не буду я лить, не хочу. Иди надевай быстро пальто — и пошли гулять.

— Сейчас, — сказала она, побежала через улицу, влезла в окно и тут же, в пальто уже, вылезла обратно.

— А мама где? — спросил я.

— На работе. Во вторую смену.

Мы пошли, наклоняясь вперёд, против ветра, и сразу взялись за руки, чтобы не упасть от этого сумасшедшего ветра.

Она крикнула:

— А куда мы идём?!

— Гулять! — прокричал я. — Нечего тебе сидеть у окна. Просто будем гулять.

— Ладно! — крикнула она. — Всё равно в такой вечер редко кто пьёт воду! — И тут же у какой-то тётки ветер вывернул зонтик наизнанку, и мы стали оба хохотать, хотя это было нечестно, и хохотали до самого угла, а после свернули направо, и здесь ветер был потише, и я сказал:

— Бежим вон туда. Хочешь? Я там видел однажды здоровенную собаку, она несла в зубах «авоську» с продуктами, портфель и куклу, а на ней верхом ехала девочка. Хочешь, покажу тебе это место?

— Хочу, — сказала она.

— Ну, бежим, — сказал я.

И мы помчались, и я всё время думал, как легко и красиво я бегу, как настоящий бегун.

Аделаида Александровна Котовщикова

Воздушные замки

Полынная, горькая, сухая раскинулась степь. Пышущий жаром воздух стоял над ней неподвижно. Никакого дуновения, колебания, вздоха. Только вдали, на горизонте, дрожала воздушная голубая струя.

«Глупость какая получилась, — подумала Кира. — Будто сон плохой приснился».

Валя плелась позади.

— Я во всём виновата, — произнесла она жалобно. — Ты-то ленинградка, а я всё-таки крымская…

— Могла бы и я сообразить, что легко заблудиться, — великодушно сказала Кира. — И ведь это я уговорила тебя пойти посмотреть воздушные замки.

А сама подумала: «Вот бы мама перепугалась, если б знала!»

Они с мамой отдыхали под Симферополем. Кира очень подружилась с Валей. Обеим было по тринадцати лет. К Валиной тётке, счетоводу совхоза, девочки поехали вместе.

Под лиловым от зноя небом блеснула металлическим блеском полоса воды.

— Смотри! — показала Кира.

— Сиваш это, — устало сказала Валя, — Гнилое море.

Но Кира оживилась.

— А красиво тут. Земля разноцветная.

Бледно-песочные, тёмно-рыжие берега подступали к перламутровым водам Сиваша. На жёлтом расплывались пятна изумрудно-зелёные, красноватые, бордовые. Это плотным ковром росли низкие растеньица. Кира нагнулась, сорвала стебелёк с мелкими круглыми листочками.

— Какие странные эти солеросы! Так их твоя тётя называла? И на траву непохожи.

— Тётя вернётся только завтра. Может, даже под вечер. До тех пор нас никто не хватится. И где нас будут искать? Мы даже записки не оставили, что пошли гулять.

— Но ведь мы думали, что через час-полтора вернёмся… Да доберёмся как-нибудь. Быть того не может, чтобы не добрались!

— В погребе молоко стоит холодное-холодное… — безнадёжно сказала Валя, — и арбуз громадный!

— Неплохо бы арбузика! — вздохнула Кира.

…Уезжая по делам в райцентр, Валина тётя расцеловала девочек, показала им, где в погребе стоит обед, молоко, лежат горкой арбузы. Оставила она девочек без малейших опасений: большие ведь! Могло ли ей прийти в голову, что они сразу ринутся в степь в поисках миражей? Валя рассказала Кире, что в степи часто можно увидеть мираж. Иногда над озерцами появляются целые замки, причудливые сказочные дворцы. «Ой, пойдём поглядим! — упрашивала Кира. — Я никогда в жизни не видела мираж!»

Теперь она его видела. И не один. Уже после того, как они поняли, что не знают, в какой стороне находится совхоз, и стали плутать по степи, Кира вдруг увидела впереди дом под черепичной крышей, дерево, копну сена. Она кинулась туда: «Да вон же совхоз!» Но что такое? Под домом течёт голубая полоса, она всё шире… Поднялось в воздух дерево и поплыло стоймя. Стронулась с места и копна. И вот всё бесследно растаяло.

— А я тоже сперва подумала, что правда, — сказала Валя.

И потом не раз маячили в дрожащем мареве домики, купы деревьев, то туманно, то отчётливо. Но замков не было.

Пить хотелось нестерпимо.

Но даже самой маленькой бутылки с водой они не догадались захватить!

— Искупаемся? — предложила Кира.

— Да ты что?! Тут же сплошная соль. Каждая царапина саднить будет.

Кира вздохнула:

— Да-а… соль! Оттого всё такое… седое.

Холодноватый, притушенный тон был и у пёстрых берегов, и у воды, нежно-зелёной вдали, плотно-сизой под берегом. Точно кто-то, раскрашивая степь и море, щедро подмешал в краски белил. Седой застывший налёт соли лежал на каждой травинке. Всё — почва, вода, растительность, казалось, и самый воздух — было пропитано солью.

Нечаянно Кира взяла в рот сорванную солеросинку — и во рту стало очень солоно. Да что солеросинку! Руку свою лизни — у кожи солоноватый вкус.

Кира присела на корточки у воды, опустила в неё палец. Вода была тёплая и словно бы густая. Кира вытерла палец о подол платья, и всё-таки через минуту он покрылся беловатым налётом.

Они брели под палящими лучами, уже сами не зная куда.

— Хоть бы птица какая пролетела! — пробормотала Кира.

Ничего живого не было вокруг — унылая пустота. Никто не бегал, не летал, не пел, не стрекотал. Вероятно, в земле жили суслики и полевые мыши, но и они попрятались от жары в норы.

Да и живут ли здесь суслики-то?

Вдруг Валя встрепенулась:

— Лесополоса!

Серели в стороне не то кусты, не то низкорослые деревья.

Девочки прибавили шагу, бежать они были не в силах.

— И тут обман! — мрачно проговорила Валя.

— Но всё-таки хоть не мираж, — сказала Кира.

Огромные, с добрый куст ростом, заросли чертополоха. Тени эти чертополошьи великаны не давали. Может быть, в самой гущине и была скудная тень, но забираться туда нечего и думать: исколешься, занозишься.

Перила мостика. Мостик? Значит, речка?

Что протекало в этом пологом овражке осенью и зимой — речушка ли, ручей — неизвестно.