Изнанка - Палий Сергей Викторович - Страница 83

— Давайте знакомиться! Гоша.

— Очень приятно, — нарочито вяло пожимая руку, произнёс Рысцов.

— Что, не хотите имени называть? — немедленно отреагировал широколицый Гоша. — Дело ваше. Только сразу предлагаю: на «ты». Договорились?

Валера скрепя сердце кивнул и демонстративно уставился в окно.

Мужик повесил куртку на крючок, раздраконил жратву, завёрнутую в промасленную бумагу, и принялся раскладывать на столике копчёные окорочка, пластиковые коробочки с салатами, беляши, пирожки.

— Угощайся пивком, земляк, — радушно предложил он.

— Не хочу. Спасибо.

— Понял, не дурак.

Через минуту перед Рысцовым красовалась откупоренная бутылка водки и банка маринованных огурчиков: Гоша ловко разлил по маленькой в два казённых стакана тонкого стекла. Провозгласил:

— Давай-ка за знакомство, имярек.

Валера быстро выпил и закусил. Может, хотя бы теперь отвяжется. Да и похмельной со вчерашнего ещё головушке полегче будет…

Гоша осушил свой стакан и зачавкал огурцом.

— Знаешь, что меня больше всего удивляет? — доверительно выпятив большой подбородок, перегнулся он через столик. — Как люди до сих пор не поубивали друг друга. То чума бубонная, то война какая-нибудь мировая, то теперешняя неразбериха с С-видением. А им хоть бы хны! Я недавно заподозрил, что человек гораздо живучей таракана! Потому что умеет прикидываться идиотом.

Проговорив эту глубокомысленную тираду, Гоша заржал так, что Валера невольно вздрогнул и перевёл на него отсутствующий взгляд.

— Ведь сам посуди, — продолжил словоохотливый попутчик. — Если бы тараканы могли притворяться дебилами, их было бы гораздо трудней убить. А так — рассыпал крошек и мочи тапком: все действия предсказуемы. Ещё по одной накатим? А?

— Нет, я посплю, пожалуй, — решительно отказался Рысцов, суетливо забираясь на верхнюю полку.

Гоша ещё долго бормотал что-то о дифференциации людей и тараканов в процессе эволюции, нажираясь, по-видимому, в гордом одиночестве…

Валера же отключился практически сразу — сказалась накопившаяся за последнее время усталость. Ведь он практически все ночи проводил под С-визором, а это выматывает почище дневных забот.

Рваный морок беспокойного сна растёкся вокруг, проникая в мозг… порождая очередные смятения в душе…

Он убегает. Выбившись из сил, хрипя и отплёвываясь тягучей слюной, по кромке бесконечной магистрали. Спотыкается, падает, отползает в сторону, чтобы не попасть под колёса проносящихся навстречу машин. Встаёт и снова бежит, прижав к сердцу груду тряпья, в которую что-то завёрнуто. Он не помнит — что…

Грязные брызги летят в лицо, иногда из-под шипованных покрышек выстреливают мелкие камни и больно впиваются в голые ноги, бок, плечи, шею, висок… Он, обнажённый, бежит вперёд. Или… быть может, назад? Ведь поток машин стремительно мчится в противоположную сторону. Вбок не свернуть — там необычайно глубокий кювет, на дне которого ровными рядками лежат какие-то предметы. До самого горизонта. Не разобрать, что это, — слишком высоко.

Вдруг шумная река автомобилей начинает мельчать. Плотные шеренги редеют на глазах, и наконец мимо проскакивает последняя машина. Она уносится вдаль, сглатывая шуршание резины, и становится очень тихо.

Он останавливается, чтобы передохнуть. Пытается вспомнить, что же завёрнуто в ворох тряпичных обмоток, — не получается. А посмотреть он не может: почему-то очень страшно становится при мысли, что придётся эту кучу развернуть…

Вокруг тихо. И в жутком безмолвии ощущается чьё-то присутствие, чьё-то… дыхание. Поначалу он думает, что его собственное, но, прикрыв глаза, понимает — не прав. Это дыхание особенное: в него вливаются мириады плачущих голосов… Поднимает опухшие веки. Напрягая зрение, старается рассмотреть — что за предметы лежат на далёкой траве обочины. Слишком высоко — не видно.

Решившись, он подходит к краю магистрали. Косогор крут, можно кости переломать… Но бежать больше нет сил, дорога бесконечна. Он крепче прижимает к груди свёрток и начинает осторожно спускаться вниз. Подошвы скользят по подгнившим от влажности мелким корням, непонятно откуда вылезшим на поверхность подобно червям после дождя; он срывается и едет по склону на спине, сдирая кожу до крови. Кричит от нестерпимой боли и молит только о том, чтобы не потерять сознание и не выпустить из рук ворох тряпок. Не обронить его! Последний десяток метров он катится кубарем, но это уже не так больно — ведь можно сгруппироваться…

Вспышка… Исцарапанное тело пронзает холод — насквозь, как лучи рентгена. Все вокруг покрывается инеем… Будто при переходе в изнанку…

Но стужа исчезает так же быстро, как возникла. Ледяная корочка, которой покрылись испачканные и кровоточащие колени, тает.

Он с трудом поднимается на ноги, стискивая драгоценную груду тряпья. Оглядывает ровное поле. Делает шаг, погружая искалеченную ступню в мягкую зелень. Трава здесь зелёная и сухая, нигде нет слякоти, гнилых корней и надоевшего гравия. Только трава. Манящая, чуть колышущаяся в теплом эфире ветерка, напоминающая почему-то о беспечном детстве.

В ней лежат люди.

Кто-то — на животе, подложив кулак под голову, кто-то — на боку, свернувшись калачиком, кто-то — распластавшись на спине и раскинув конечности в разные стороны… Десятки людей, тысячи, миллиарды…

Они спят.

Это их невесомое дыхание витает в безмятежной тишине.

Его тоже клонит в сон. Ноги подгибаются, руки слабеют, и ворох тряпок падает в траву. За мгновение до того, как веки облегчённо смыкаются, он видит, как из истлевающих лохмотьев выкатываются несколько красных мелков… они касаются сочных травинок, пугая их, заставляя уклониться в стороны… и раздаётся неожиданно резкий металлический скрежет…

Рысцов открыл глаза.

За окном повторился лязг трогающегося товарняка. Поезд стоял на какой-то станции.

— Рязань, — с готовностью пояснил Гоша, узрев, что попутчик проснулся. — Пиво будешь?

Валера молча откинулся на смятую подушку. Осталось ехать часа три, не больше — он все-таки решил сойти в Сасове…

Удивительно: Рысцов отвык видеть обыкновенные сновидения, до которых не дотянуться лукавому эсу. Пусть они хоть трижды будут кошмарными, пусть он просыпается в мерзком холодном поту, но только пусть отныне… сны будут свои, личные, близкие только ему самому, рождённые из его собственных переживаний и воспоминаний. Валера вдруг понял, что не хочет больше делить их ни с кем-либо, ни… с чем-либо.