Пираты Мексиканского залива - Паласио Висенте Рива - Страница 44

– Помни, завтра надо встать рано, – сказал отец.

Напрасное напоминание: раза три я просыпалась среди ночи и спрашивала: «Пора? Пора?»

– Еще ночь, спи, – отвечала мать, и я снова засыпала.

Один раз я услыхала голос отца:

– Что сказала Паулита?

– Спрашивает, не пора ли вставать.

– Бедняжка, – сказал отец, смеясь, но тронутый моим волнением, – как она взбудоражена.

Под конец я так глубоко заснула, что мать едва добудилась меня.

Из Мехико мы, разумеется, отправились пешком, но в отличном настроении. Я, смеясь, бежала впереди или вела за руку сестренку, когда мать спускала ее на землю. Отец радовался и моему веселью, и удовольствию, сиявшему на лице матери. Ах! Лукас, какой добрый был мой отец.

Но вот мы пришли в Койоакан. Мне покупали все, чего я только ни просила: фрукты, сласти, игрушки, цветы. Это был самый счастливый день моей жизни. Началась процессия, и отец повел нас на кладбище, откуда лучше было видно. Со всех сторон жгли фейерверки, и взлетавшие ракеты пугали меня и сестренку.

– Пойдем отсюда, – сказал отец, – а то еще обожгут детей.

– Пойдем, – сказала мать, и мы уже собирались уходить, когда мимо пролетел пылающий шар, оторвавшийся от горевшего рядом огненного колеса. Меня осыпало искрами, я в ужасе бросилась бежать и почти в ту же секунду услышала крик отца. Оглянувшись, я увидела, что он, едва держась на ногах, закрывает лицо руками, а между пальцев у него струится кровь.

Мать тоже вскрикнула, бросилась к нему и усадила его на землю. Вокруг нас собрался народ.

– Что с тобой, Пабло? Пабло, ответь мне! – в тоске и тревоге кричала мать.

– Бомба угодила ему прямо в лицо, – говорили в толпе.

– Врача, священника! – кричали женщины.

Со всех сторон сбегались люди, узнать, в чем дело.

Мне казалось, что все это дурной сон: такое радостное утро, счастливый, довольный отец, – а теперь вот, обливаясь кровью, он лежит без сознания на земле, и мать, обезумев, рыдает над ним. Кругом столько незнакомых бледных лиц, крики: «Врача, священника!». Это было так страшно, так ужасно, я вижу все, как сейчас…

Отец пришел в себя, но стонал так жалобно, что сердце у меня разрывалось.

– Пропустите, я врач, – услыхала я, и какой-то человек, пробившись через толпу, встал на колени рядом с отцом.

– Убери руки, дружок, – сказал он, но отец по-прежнему стонал, не открывая лица.

– Сеньора, – сказал врач моей матери, – подержите ему руки, мне надо осмотреть рану.

Любопытные сгрудились вокруг нас, чуть не наступая на тело отца. Ему отвели руки от лица, и мать в ужасе закричала, а за ней следом и все остальные. Это было не лицо, а какое-то месиво из мяса и крови.

Врач внимательно осмотрел рану и произнес уверенно, без всякой жалости к отцу и к нам, в тревоге ожидавшим приговора:

– Смертельной опасности нет, но, без сомнения, он ослепнет навсегда.

Сердце у меня зашлось.

– Боже! – воскликнул отец, всплеснув руками. – Останусь слепым! Боже мой, боже! Кто же будет кормить мою жену и малюток!

Никто не мог слушать его без слез.

– Анхела, Паулита, – стонал несчастный. – Где вы?

– Мы здесь, Пабло, мы с тобой, – рыдая, отвечала мать.

– А девочки?

– Вот они, дай им руку.

Отец вытянул вперед руки и обнял всех троих.

– Анхела, Паулита, Лусия, никогда я вас больше не увижу. О, небо! Как же я смогу теперь прокормить вас!

– Успокойся, успокойся, Пабло. Тебе очень больно?

– Да, очень, но боль в ране пустое по сравнению с болью в сердце. Слепой! Слепой! Что же будет с вами? Никогда я больше не увижу вас…

Люди вокруг нас рыдали.

Тут, к счастью, появился сеньор священник. Отца уложили на носилки и отнесли в приходский дом. До сих пор я помню ласковые слова утешения, которые говорил нам священник.

У бедного отца начался сильный жар. Всю ночь, обливаясь слезами, мы просидели подле него в комнате, которую отвел нам священник в своем доме. Отец бредил, но и в бреду единственной мыслью его были жена и дети. Он звал нас поминутно, не веря, что мы рядом с ним.

На следующее утро его на носилках перенесли в Мехико. Как отличался этот путь от вчерашнего! Как изменилась наша судьба! После безоблачного счастья такое страшное горе!

Паулита опустила голову на стол и разрыдалась. Москит, пытаясь сохранить твердость, отвернулся и украдкой смахнул слезы, бежавшие по его щекам.

– Полно, Паулита, – сказал он, – зачем ты рассказываешь мне эту печальную сказку…

– Это правда, Лукас, правда. Сейчас ты все узнаешь.

XV. ИСТОРИЯ ПАУЛИТЫ (Окончание)

– Отец болел три месяца, – продолжала Паулита, – и в наш дом пришла нищета. Первое время нам помогали милосердные люди. Но увы, Лукас, милосердию быстро приходит конец, а мой бедный отец выздоравливал медленно.

Наконец он поправился, но зрение к нему не вернулось. Мы распродали весь свой скарб, а других средств у нас не было. Бедный слепец решил пойти на улицу просить подаяния, а мать пыталась зарабатывать иглой. Я стала поводырем слепого отца. Мы выходили из дому на заре, и я вела его на церковную паперть. В два часа дня мы отправлялись домой поесть, если была еда, а после обеда выходили снова и возвращались обратно лишь к девяти, потому что в час вечерней молитвы христиане более милосердны.

Отец завел кое-какие знакомства, и вот так мы и жили.

К тому времени, когда мне исполнилось двенадцать лет, нищета уже произвела страшные опустошения в нашем доме: моя мать была так бледна и истощена, что казалась старухой, восьмилетняя сестренка все время болела и никогда не поднималась с постели. Только у отца и у меня хватало сил работать, если нищенство можно назвать работой.

В то время я часто замечала на одной из соседних улиц молодого человека, который по вечерам беседовал со своей дамой или поджидал ее под зарешеченным окном. Мы с отцом почти каждый день проходили мимо, и так как на нищих никто не обращает внимания, мне часто случалось слышать их нежные речи, которые, несмотря на малый возраст, заставляли биться мое сердце. А бывало, юноша приводил с собой музыкантов, и они так красиво играли. Тогда мы останавливались, чтобы послушать.

– Ах, – вздыхал мой бедный отец, – если бы я умел играть на каком-нибудь инструменте, мы бы так не мучились.

А я думала: «Ах! Если бы я была богата и хороша, под моим окном тоже играла бы музыка и милый отец был бы так доволен!»

Я была совсем ребенком и воображала, будто отцам доставляет большое удовольствие, когда под окном дочери играют музыканты.

– Пойдем, – напоминал отец; мы отправлялись дальше, и долго еще нам вслед звучала музыка, а я думала: какие счастливцы богатые!

Однажды вечером полил страшный ливень. Все улицы залило водой, и мы, промокшие до нитки, еле брели в полной темноте, скользя и спотыкаясь на каждом шагу. В довершение беды милостыня в тот день была очень скудная, те жалкие хлебные корки, которые удалось нам купить на собранные гроши, совершенно размокли, и мы возвращались с пустыми руками. Отец чуть не плакал от горя.

Мы брели по колено в воде, кругом не видно было ни зги.

Попав ногой в яму, отец оступился и упал, потащив и меня за собой. Я проворно вскочила и протянула руку, чтобы помочь ему встать. Он с трудом приподнялся и, застонав, повалился опять. У него была сломана нога.

– Не могу! – проговорил он. – Не могу, доченька! Я сломал ногу.

Я перепугалась, но попробовала успокоить его:

– Нет, нет, отец, тебе только кажется. Постарайся встать.

– Доченька, не могу я. Пощупай мою ногу.

Я нагнулась, провела рукой по его ноге и сразу убедилась, что он прав. Тут я давай плакать и только и могла, что обнимать и целовать отца. А он ласкал меня, утирал мне слезы и нежно уговаривал:

– Полно, дурочка, не плачь, ведь мне совсем не больно. Видишь, я улыбаюсь.

И он постарался улыбнуться. Я этого не видела, но догадывалась.

– Значит, все не так страшно, – продолжал он, – вот увидишь, я сейчас встану, и мы потихоньку зашагаем домой, а там мама меня вылечит, и скоро я буду так же здоров, как прежде.