Прогулки по Москве - Коллектив авторов - Страница 39

Когда Гиляровский работал над воспоминаниями о Льве Николаевиче Толстом, ему удалось найти человека, который помнил писателя молодым, когда тот жил в Старогладовской станице. «И вот его-то рассказы я вполне точно и передаю здесь», – писал Гиляровский в очерке «Старогладовцы». Благодаря воспоминаниям очевидца Толстой открывается перед читателями совсем с другой стороны: «Помню я, у Толстого в конюшне были хорошие лошади – гнедая и чалая. Выведут, разгорячат лошадь, а он вскочит на нее и скачет по станице… Лихой джигит был. Только ведь потому все и обращали внимание на Толстого, что он джигит был да с дядей Епишкой дружил, а то разве знал кто, что он такой будет после!»

А что, казалось бы, интересного о жизни простого булочника Филиппова можно рассказать читателям? Но под пером репортера Филиппов становится ярким персонажем, сумевшим вывернуться из непростой ситуации. И все благодаря своей необычайной находчивости. Генерал-губернатор Закревский завтракал горячими сайками. Вдруг он обнаружил в одной из них таракана. «Подать сюда булочника Филиппова!» – закричал генерал-губернатор слугам. На вопрос, почему в сайке, которая была испечена в его булочной, оказался таракан, Филиппов ответил: «Это изюминка-с!» – и съел кусок с тараканом. Потом «бегом вбежал в пекарню Филиппов, схватил решето изюма да в саечное тесто, к великому ужасу пекарей, и ввалил. Через час Филиппов угощал Закревского сайками с изюмом, а через день от покупателей отбою не было». Такова история появления саек с изюмом, изложенная на страницах все той же книги «Москва и москвичи».

Художники, булочники, парикмахеры, студенты, купцы, игроки – Гиляровский изображает весь социальный срез Москвы рубежа XIX–XX веков. Показывает саму жизнь. Разную. У кого-то изломанную и искалеченную. Например, у трущобных людей, о которых до Гиляровского никто не писал так подробно, так всесторонне. Творческим итогом, вместившим пятнадцать рассказов о жизни в трущобах, стала книга «Трущобные люди». Это была первая книга Гиляровского. И она была арестована. За что? «Там описание трущоб в самых мрачных тонах, там, наконец, выведены вами военные в неприглядном и оскорбительном виде… Бродяги какие-то… Мрак непроглядный…» – ответили в цензурном комитете. «Там правда!» – возразил Гиляровский. «Вот за правду и запретили», – сказал помощник начальника главного управления Адикаевский.

Гиляровский был подавлен. «Сожгли мою книгу, и как будто руки отшибло писать беллетристику. Я весь отдался репортерству, изредка, впрочем, писал стихи и рассказы, но далеко уже не с тем жаром, как прежде». И разве мог сохраниться прежний пыл в работе, если он сам лично ездил смотреть, как сжигали его книгу? Он успел вытащить из огня лишь титульный лист и семь страниц текста… И несмотря на это Гиляровский не опустил руки и, пусть «не с тем жаром», как раньше, продолжал кропотливо работать: «Славы у меня было много, а денег ни копья. Долги душили. Я усиленно работал, кроме „Русских ведомостей“, под всевозможными псевдонимами всюду: и стихи, и проза, и подписи для карикатур». В итоге, уже позже, напечатанные книги: «Забытая тетрадь», «Москва и москвичи», «Мои скитания», «Друзья и встречи», «Люди театра». И кроме этого, работа в качестве корреспондента в изданиях «Московский листок», «Известия», «Вечерняя Москва», «Журнал спорта».

Все это требовало здоровья и выносливости, но их у Гиляровского было с избытком. «Милый дядя Гиляй, твои „Люди четвертого измерения“ великолепны, я читал и все время смеялся. Молодец дядя! После 20 апреля буду в Москве. Крепко жму твою ручищу», – писал Чехов в письме от 23 марта 1900 года, намекая на все ту же физическую мощь своего друга. Гиляровский был настолько силен, что выходил без ружья охотиться на волков.

Но для работы в столичной прессе нужнее были силы моральные, и этим Гиляровский мог поистине гордиться. «Но вот мелькнул красный диск, вдали слышится свисток паровоза и сразу переносит от мира и покоя беззаботной степи в безалаберную суету столицы, где приходится быть осторожнее, чем здесь, в этой дикой пустыне, между степными волками и вооруженными жителями… Лишнее слово, иногда лишний стакан вина, неосторожное движение – и погиб скорее, чем в глухой ногайской степи…» – писал он однажды, вернувшись с охоты.

В. А. Гиляровский за работой

Первое издание книги «Москва и москвичи». 1926

И. Е. Репин. Запорожцы пишут письмо турецкому султану. Фрагмент Для казака в белой папахе позировал Гиляровский.

Глеб Успенский называл Гиляровского Стенькой Разиным, Валерий Брюсов – степным орлом. Но, пожалуй, точнее всего был Антон Павлович Чехов: «Знаешь, Гиляй, пробовал я тебя описывать, да ничего не выходит. Не укладываешься ты, все рамки ломаешь. Тебе бы родиться триста лет назад или, может быть, лет сто вперед. Не нашего ты века». И продолжал: «Моя степь – не твоя степь. Ведь ты же опоздал родиться на триста лет… В те времена ты бы ватаги буйные по степи водил, и весело б тебе было. Опоздал родиться». Но даже тот век, в котором он родился, точнее, не век, а «грань двух столетий, перелом двух миров», Гиляровский сумел изобразить мастерски.

Историческая справка

Гиляровский Владимир Алексеевич (1855–1935), писатель, журналист 1871: сбежал из дома 1873: напечатал первое стихотворение 1875–1877: работал актером в театре 1877: воевал на Кавказе 1885: очерк «Обреченные»

1887: подготовлена к печати книга «Трущобные люди» 1894: издан сборник стихов «Забытая тетрадь»

1896: опубликован репортаж «Катастрофа на Ходынском поле»

1922–1934: изданы книги «Стенька Разин», «Москва и москвичи», «Мои скитания», «Записки москвича», «Друзья и встречи»

1941: уже после смерти Гиляровского вышла в свет его книга «Люди театра»

Друг поэта

Дмитрий Зубов

После гибели Пушкина многие поспешили объявить себя его друзьями. Минутная встреча на балу или в аристократическом салоне казалась для этого достаточным поводом. Подлинные же спутники и соучастники жизни Александра Сергеевича часто оставались в тени. Одного из них спустя 15 лет после трагических событий обнаружил в Москве молодой пушкинист Бартенев. Звали забытого всеми свидетеля пушкинских дней Павел Воинович Нащокин.

«Нащокин занят делами, а дом его такая бестолочь и ералаш, что голова кругом идет. С утра до вечера у него разные народы: игроки, отставные гусары, студенты, стряпчие, цыганы, шпионы, особенно заимодавцы. Всем вольный вход; всем до него нужда; всякий кричит, курит трубку, обедает, поет, пляшет; угла нет свободного – что делать?» – так живописует Пушкин своей жене Наталье Николаевне бытие друга.

Странная это была дружба… Пушкин на два года старше приятеля и в созвездии самого блистательного лицейского выпуска – звезда первой величины. Нащокин, обучаясь в пансионе рангом ниже, все при том же Царскосельском лицее, даже курса окончить не смог. Впереди

Пушкина ждали литературные победы, преданные поклонники, высочайшие покровители, а Нащокина – скромная военная служба (и та не бог весть что: в отставку ушел в чине поручика). Их переписка также не может не удивлять: легкий и, как всегда, изящный слог Пушкина – и искренние, но неуклюжие послания Нащокина, пунктуация и орфография которых может довести до сердечного приступа любого словесника. «Сделай милость, ошибок не поправляй – их много – и меня это будет конфузить», – просит он Александра Сергеевича.

Список различий их судеб и характеров можно продолжать бесконечно, раз за разом убеждая себя и других в принципиальной невозможности подобных отношений. Но, слава Богу, настоящая дружба строится по другим законам. Она не заглядывает в аттестат, не интересуется чинами, не зависит от расстановки запятых; она живет иным – чутким сердцем, щедрой душой, готовностью откликнуться словом и поступком на любой зов. В противном случае у Пушкина никогда бы не было друга Нащокина, их пути бы попросту не пересеклись.