Прогулки по Москве - Коллектив авторов - Страница 38

И мы не можем не напрячь всех сил, чтобы он додвигался до благополучного конца…»

В июле 1906 года умерла от чахотки Мария Александровна Цветаева (в девичестве Мейн), жена Ивана Владимировича, его незаменимый помощник во всех делах. «Она вела всю его обширную… переписку, – вспоминала Марина Цветаева, – и, часто, заочным красноречием своим, какой-то особой грацией шутки или лести (с французом), строкой из поэта (с англичанином), каким-нибудь вопросом о детях и саде (с немцем) – той человеческой нотой в деловом письме, личной – в официальном, иногда же просто удачным словесным оборотом, сразу добивалась того, чего бы только с трудом и совсем иначе добился мой отец. Главной же тайной ее успеха были, конечно, не словесные обороты, которые есть только слуги, а тот сердечный жар, без которого словесный дар – ничто. И, говоря о ее помощи отцу, я прежде всего говорю о неослабности ее духовного участия, чуде женской причастности вхождения во все и выхождения из всего – победителем. Помогать музею было прежде всего духовно помогать отцу: верить в него, а когда нужно, и за него».

Смерть жены подорвала здоровье Ивана Владимировича – он тяжело заболел. Врачи запретили ему читать и писать, но быть оторванным от музея он не мог и, ведя переписку через помощника, оставался в курсе происходящего.

Чуть только Цветаев почувствовал себя лучше, он с головой ушел в работу, в музейные дела. Он снова обсуждает с Клейном отделку залов и парадной лестницы, хлопочет об отоплении здания, ищет специалистов-мозаич-ников, благотворителей, заказывает новые экспонаты, договаривается о покупке голицынской коллекции, снова уговаривает Нечаева-Мальцева оплатить очередные расходы, следит за доставкой экспонатов и даже сам распаковывает коробки. А проблемы все появляются и появляются, и решить их может только Цветаев. При этом он занимается делами Румянцевского музея, директором которого был, продолжает научную работу, преподает в университете.

Занятость и усталость не сделали его раздражительным. Он был добродушен и ласков с детьми – Валерией и Андреем от первого брака, Мариной и Асей от второго. «Помню его седеющим, слегка сутулым, в узеньких золотых очках, – напишет потом Ася, Анастасия Цветаева. – Простое русское лицо с крупными чертами; небольшая редкая бородка, кустившаяся вокруг подбородка. Глаза – большие, добрые, карие, близорукие, казавшиеся меньше через стекла очков. Его трогательная в быту рассеянность создавала о нем легенды. Нас это не удивляло, папа всегда думает о своем музее. Как-то сами, без объяснений взрослых, мы это понимали». Дети выросли вместе с музеем и называли его «наш младший брат». Через много лет, в эмиграции, Марина Цветаева напишет: «Музей Александра III есть четырнадцатилетний бессеребреный труд моего отца и три мальцевских, таких же бессеребреных миллиона».

Наконец, наступил долгожданный день открытия музея – 31 мая 1912 года. «Белое видение музея на щедрой синеве неба». На открытии – сам государь и все высшие сановники Москвы и Петербурга. Профессор Цветаев сопровождает царскую семью по залам музея. «И было тихое торжество радости: не папе дарят что-то сейчас сильные мира сего, а он дарит всем, кто сейчас здесь, всей России – созданный им музей!» (А. Цветаева).

«Чуть склонив набок свою небольшую седую круглую голову – как всегда, когда читал или слушал (в эту минуту читал он прошлое, а слушал будущее), явно не видя всех на него глядящих, стоял он у главного входа, один среди белых колонн, под самым фронтоном музея, в зените своей жизни, на вершине своего дела», – писала Марина.

Год спустя, незадолго до смерти, он скажет одному из своих учеников: «Я сделал все, что мог…»

Владимир Гиляровский

Ольга Носкова

Его называли королем репортажа – самого скоропортящегося жанра журналистики, но эти репортажи с удовольствием читают и спустя сто лет.

«Ты – курьерский поезд», – сказал однажды Антон Павлович Чехов Владимиру Гиляровскому, тонко подметив оперативность, необыкновенно высокий ритм жизни и главное – вездесущность в то время уже известного всей Москве репортера. Да и сам Гиляровский в воспоминаниях подтвердил мысль Чехова: «И так проходила в этих непрерывных метаниях вся жизнь – без остановки на одном месте. Все свои, все друзья, хотя я не принадлежал ни к одной компании, ни к одной партии».

Впрочем, нельзя сказать, что в его жизни не было остановок. Они были. В ситуациях значимых, требовавших наблюдения и исследования. Так, в августе 1883 года, возвращаясь ночью от художника Павла Яковлева, он увидел двух разбойников, которые несли пьяного ограбленного человека. Гиляровский достал из кармана полицейский свисток, который всегда носил с собой, и дал три свистка. Разбойники бросили человека и убежали. На свист мгновенно отреагировали дворник и городовой. О происшествии стало известно в полицейском участке. А репортер решил исследовать трущобы Грачевки, где и произошло все это.

Нюансы, детали жизни всегда его волновали. Он изображал действительность так же многогранно, как ее видел. Когда они с Глебом Успенским шли по Хитровке, их остановил оборванец и протянул руку за подаянием. «Мелочи нет, ступай в лавочку, купи за пятак папирос, принеси сдачу, и я тебе дам на ночлег», – сказал Гиляровский нищему. Как же потешался Успенский над другом: мол, так он и принесет тебе сдачу. А дальше «…не успел он еще как следует нахохотаться, как зашлепали по лужам шаги, и мой посланный, задыхаясь, вырос перед нами и открыл громадную черную руку, на которой лежали папиросы, медь и сверкало серебро», – рассказал об этом эпизоде Гиляровский в книге «Москва и москвичи». «Чудаки господа! Нешто я украду, коли поверили?» – бродяги, нищие, воры, казалось бы, самые пропащие люди тоже умеют быть честными.

Чтобы исследовать изнанку жизни, погрузиться в мир трущобных людей, надо было войти им в доверие. И Гиляровский блестяще сумел это сделать. Никто не удивлялся появлению «чужака» в среде обитателей трущоб. Там его попросту называли «газетчик». А «газетчик» в то время писал очерк за очерком, жертвуя своим здоровьем, а порой и здоровьем семьи: «…приходилось слоняться по Аржановке и Хитровке. Там я заразился: у меня началась рожа на голове и лице, температура поднялась выше сорока градусов. Мой полуторагодовалый сын лежал в скарлатине, должно быть, и ее я тоже принес из трущоб… вошь я занес, конечно, тоже с Хитрова рынка».

Получать нужные для прессы сведения Гиляровскому помогала грамотная работа с источниками информации. Когда надо было получить новости от других людей, он знал, к кому обратиться, как начать разговор. «Капитан, я сейчас получил сведения, что сегодня ночью нашли убитого на Цветном бульваре», – обращался он к приставу Ларепланду («Ночь на Цветном бульваре»). Пристав тут же, после одной только фразы, рассказывал ему о ночных событиях. Секрет столь быстрого ответа Гиляровский объяснял вот чем: «Я с ним был хорошо знаком и не раз получал от него сведения для газет. У него была одна слабость. Бывший кантонист, десятки лет прослужил в московской полиции, получил чин коллежского асессора и был счастлив, когда его называли капитаном, хотя носил погоны гражданского ведомства».

Конка на Серпуховской площади

Московские пожарные

Чистильщик сапог

Картузники у Сухаревой башни

Немаловажную роль в журналистской деятельности Гиляровского играло изучение документов. Они не раз помогали ему дополнить собственные наблюдения и создать полные объективных сведений тексты. Так, используя протокол санитарного осмотра, он знакомит читателей с жуткой картиной, которую представлял собой Охотный ряд 80-х годов XIX столетия: «…помет не вывозится, всюду запекшаяся кровь, которою пропитаны стены лавок, не окрашенных, как бы следовало по санитарным условиям, масляною краскою; по углам на полу всюду разбросан сор, перья, рогожа, мочала… колоды для рубки мяса избиты и содержатся неопрятно».