Букет алых роз - Овалов Лев Сергеевич - Страница 15

Она выглянула из-за своего выступа…

Нет, этот был повыше… Она сразу его узнала. Это был тот самый человек, который хотел убить Машеньку. Вот теперь она могла бы его описать…

И вдруг чувство бесконечного ужаса наполнило ее сердце. Стоит ей крикнуть, стоит показаться, и он убьет ее так же безжалостно, как намеревался убить Машеньку.

Наташа невольно отклонилась назад.

Где же тот, который побежал искать этого человека?

Пока тот занят поисками в громадном недостроенном доме, этот человек уйдет, и Наташа бессильна его задержать…

Так и есть! Вот он подходит… Нет, бежит!

Сейчас он ее увидит…

Он пробежал, даже не посмотрев в ее сторону.

Бежит… И никого, кто бы… Он убежит! Вот он поворачивает… Скроется сейчас в переулке… Скрылся.

И никого нет.

13. Дядя Витя снова заболел

Каждое утро, отправляясь на работу, Евдокимов проезжал через переулок, где жил Роберт Д.Эджвуд. Евдокимова интересовало, не появился ли в одном из окон квартиры Эджвуда букет алых роз.

Появление букета означало, что вечером мистер Эджвуд будет в кафе на улице Горького, и Евдокимов полагал, что если мистер Эджвуд посетит кафе, он посетит его для того, чтобы встретиться там с мистером Жадовым.

Жадова, конечно, следовало арестовать, и если бы его удалось арестовать в обществе Эджвуда, помимо поимки Жадова, это означало бы и окончание деятельности самого капитана Эджвуда в Советском Союзе.

В тот день, когда букет снова появился в окне, Евдокимов доложил генералу свои соображения.

Однако генерал отнесся к предполагаемому аресту Жадова не слишком одобрительно.

— Если обстоятельства вынудят, берите, — согласился он. — Но это половина дела. Следовало бы все-таки выяснить, что представляет собою этот пресловутый штаб повстанцев, на который так часто ссылаются эмигрантские газетки и радиостанции.

Это было, так сказать, вынужденное согласие — генерал хотел от Евдокимова большего.

Евдокимов, по обыкновению, позвонил Галине: при ее посредстве встречаться с Эджвудом было проще всего.

— Что вы сегодня делаете? — небрежно поинтересовался Евдокимов.

— Скучаю, — томно отозвалась она. — Роберт не показывается, вы меня забыли…

— Галочка, не клевещите, — любезно возразил Евдокимов. — Вероятно, у мистера Эджвуда, как и у меня, много работы.

— Вечная отговорка мужчин! — недовольно сказала Галина. — Я это слышала уже много раз!

— Не сердитесь, Галочка, — нежно произнес Евдокимов. — Мы не принадлежим себе.

— Приходите к нам сегодня вечером смотреть телевизор, — пригласила Галина. — Потом что-нибудь сообразим…

Она не собиралась быть вечером в кафе, во всяком случае, Эджвуд ее туда не приглашал, иначе она сказала бы об этом Евдокимову. Это все, что ему было нужно выяснить. Эджвуд должен быть в кафе, в этом не могло быть сомнений, но если он не приглашал Галину, — значит, не хотел быть связанным; в иных случаях Галина служила Эджвуду отличной ширмой, но иногда могла и мешать. Если на этот раз Эджвуд хотел остаться свободным, не следовало связывать себя и Евдокимову.

— Увы! — сказал он, отклоняя ее приглашение “смотреть телевизор”; в Москве многие приглашали друг друга “на телевизор”. — Рад бы в рай, но у нас сегодня в институте собрание…

В крайнем случае, если он столкнется с нею в кафе, можно будет сказать, что он удрал.

Евдокимов решил идти один. Лучше всего было бы вообще не попадаться на глаза Эджвуду, а если тот все же его увидит, Евдокимов притворится смертельно пьяным. Эджвуду нравилось видеть Евдокимова пьяным, и он всегда подзадоривал “своего русского друга” пить побольше.

Евдокимов так и не принял никакого решения относительно Жадова, брать его или не брать, он предполагал решить это на месте, в зависимости от обстоятельств…

Но, не зная еще, что он предпримет, Евдокимов подготовился к операции.

Машина с тремя оперативными работниками должна была наготове стоять возле кафе, с тем чтобы в случае надобности Евдокимов мог немедленно воспользоваться необходимой помощью.

В своей попугаичьей одежде Евдокимов мало чем отличался от стиляг, сидевших за соседними столиками.

Играть свою роль следовало с самого начала. У Эджвуда здесь могли быть свои соглядатаи, и какая-нибудь мелочь могла провалить все дело.

Евдокимов сел за столик и заказал кофе и коньяк; коньяк, рюмку за рюмкой, он слил в кофейную гущу; ему всегда удавалась роль сосредоточенного пьяницы.

Он исподволь рассматривал посетителей. К его неудовольствию, на этот раз их было не так уж много. Развязные мужеподобные барышни с растрепанными волосами и претенциозные женственные юноши вели шикарную жизнь. Несколько мрачных иностранцев были явно удручены высокими ценами на вина. Несколько забулдыг, любящих выпить именно там, где берут подороже, пили разноцветные напитки. Сидели еще два или три случайно забредших человека…

Музыканты играли западные танцы с таким видом, точно играли ни для кого, они также прилежно и равнодушно играли бы и в совершенно пустом помещении.

Евдокимов держал перед собой рюмку с коньяком и сосредоточенно ее рассматривал. На самом деле его взгляд незаметно скользил от посетителя к посетителю.

“Вдруг”, “внезапно”, “неожиданно” не были теми словами, какие могли бы характеризовать действия и реакции Евдокимова, но его наметанный глаз сразу остановился и выхватил из всех посетителей кафе высокого смуглого человека, сидевшего за столиком у окна, неподалеку от выхода.

Он ел какое-то мясо, пил водку, был хмур, спокоен, ни на что не обращал внимания.

“Жадов”, — решил Евдокимов. Он был именно таким, каким его описывал Анохин, только, пожалуй, в жизни он был посильнее и пострашнее того Жадова, каким он представлялся Евдокимову.

“Да, этого взять непросто, — подумал Евдокимов, — к такому с голыми руками не подойдешь, этот дешево себя не отдаст”.

Евдокимов вертел в руках рюмку, а сам рассматривал Жадова. В нем было что-то звериное, волчье: он ни на кого не смотрел, но у него все время слегка шевелились уши. И Евдокимов понимал, что эти чуткие звериные уши ни на мгновение не перестают наблюдать за окружающим его миром, слышать все, что происходит вокруг, и не пропустят мимо себя ни малейшего дуновения опасности.

Евдокимов склонил голову к столу, казалось, он вот-вот положит голову на руки и заснет. В двери кафе вошел Эджвуд. Но скрыться от него было нелегко. Неторопливо, точно фланируя в погожий день по бульвару, он пошел мимо столиков, окидывая каждого посетителя небрежно-внимательным взглядом.

Куда же тут было от него деться?

— Вы тут, Деметрей? — услышал Евдокимов над собой.

Он поднял голову.

Эджвуд стоял возле столика. На его лице сияла приветливая улыбка, но где-то в глубине серовато-голубоватых глаз таилось холодное недоверие. В этом Евдокимов обмануться не мог, ему приходилось общаться с самыми разнообразными людьми, и он научился определять их отношение к себе. Чем-то он возбудил в Эджвуде недоверие.

Эджвуд был холоден, вежлив, насторожен. С таким Эджвудом нельзя было переигрывать; одно неверное движение или слово — и он очутится у этого Эджвуда как бы на ладошке.

Евдокимов не стал делать вид, что очень пьян.

— Сижу и жду вас, Роберт, — сказал он почти грубо.

— Меня? — удивился Эджвуд.

Такого ответа он не ожидал.

— Вас, Роберт, — повторил Евдокимов. — Я давно уже сижу здесь и жду.

— А откуда вы знали, что я буду? — подозрительно спросил Эджвуд.

Евдокимов посмотрел Эджвуду в глаза.

— Мне сказала Галина, — заявил он. Ссылка на Галину была совершенно безответственна: Галина могла сказать что угодно.

Не ожидая приглашения, Эджвуд сел возле Евдокимова.

— Что вам от меня надо? — спросил он.

Эджвуд был в очень деловом настроении.

— Я хочу говорить с вами по поводу Галины, — сказал Евдокимов.

Эджвуд даже слегка удивился: