Мэнсфилд-парк - Остин Джейн - Страница 76

– Вы думаете, сударыня? – живо отозвался он. – Нет, нет, никогда, ни в коем случае. Ваша светлость глубоко ошибается. Никакого театра в Эверингеме не будет! О нет! – И он посмотрел на Фанни с выразительной улыбкою, которая явно означала: «Эта особа ни за что не позволит завести в Эверингеме театр».

Эдмунд все это видел и видел, как решительно Фанни не желала понимать намек, она молчала, несомненно опасаясь уже самим голосом выдать всю меру своего возмущенья; а такое мгновенное осознание смысла Крофордовой улыбки, такое понимание намека скорее можно счесть благоприятным знаком, чем неблагоприятным.

Разговор о чтении вслух все еще продолжался. Говорили только оба молодых человека; стоя у камина, они беседовали о широко распространенном пренебреженье этим искусством, о полнейшем невнимании к нему во всякого рода школах для мальчиков, и потому естественно, а иной раз уже даже и неестественно, до какой степени мужчины, разумные и знающие мужчины оказываются неумелыми и неловкими, когда им приходится читать вслух; и Эдмунду и Крофорду доводилось видеть это, видеть ошибки и промахи, вызванные причинами второстепенными: неумением владеть голосом, передать смену настроений, выразительность, неумением предвидеть и оценить, и всему виной первая причина – невнимание к этому искусству и отсутствие привычки к нему с ранних лет, и Фанни опять слушала с увлечением.

– Даже в моей профессии и то сколь мало занимались искусством чтения! – с улыбкой сказал Эдмунд, – отчетливостью речи, ясным произношением. Однако ж я говорю скорее о прошлом, а не о сегодняшнем дне. Нынче повсюду господствует дух усовершенствования. Но когда слушаешь тех, кто был посвящен в сан двадцать, тридцать, сорок лет назад, понимаешь, что почти все они полагают, будто чтение это одно, а проповедь совсем другое. Нынче уже не так. Теперь об этом судят верней. Теперь понимают, что доходчивость самых важных истин зависит от того, насколько ясно и горячо они провозглашаются, и, кроме того, сейчас распространен более научный подход, больший вкус, большая требовательность к знанию, в каждой общине больше прихожан, которым кое-что на сей предмет известно и которые уже могут о нем судить и иметь собственное мнение.

С тех пор, как Эдмунд принял сан, он уже однажды служил в церкви, и, узнав о том, Крофорд забросал его вопросами касательно его ощущений и успеха проповеди; вопросы эти заданы были хотя и с живою дружеской заинтересованностью и пристрастием, но без того налета добродушного подшучиванья или неуместной веселости, какая, без сомненья, была бы оскорбительна для Фанни, – и Эдмунд отвечал с истинным удовольствием; а когда Крофорд поинтересовался, как, по его мнению, следует читать иные места службы, и высказал на этот счет собственное мнение, свидетельствующее, что он уже думал об этом прежде, Эдмунд слушал его со все большим удовольствием. Он понимал, что это и есть путь к сердцу Фанни. Ее не завоюешь добродушием в придачу ко всевозможным любезностям да остроумию или, уж во всяком случае, не скоро завоюешь без помощи понимания, чуткости и серьезного отношения к предметам серьезным.

– В нашей литургии есть красота, которую не погубить даже скверным небрежным чтением, – заметил Крофорд. – Но есть в ней и много лишнего, и повторения, и, чтоб это не бросалось в глаза, ее следует читать особенно хорошо. Для меня это, во всяком случае, так, ибо, должен признаться, я не всегда достаточно внимателен (тут он бросил взгляд на Фанни) и в девятнадцати случаях из двадцати думаю о том, как следовало бы читать эту молитву, и жажду прочесть ее сам. Вы что-то сказали? – Он быстро подошел к Фанни, и, когда заговорил с нею, голос его смягчился; а, услышав «нет», он прибавил:

– Неужто не сказали? А я видел, губы у вас шевелились. И вообразил, будто вы собираетесь сказать, что мне следует быть внимательней и не позволять своим мыслям отвлекаться в сторону. Вы и вправду не собираетесь мне это сказать?

– Нет, конечно, вы слишком хорошо знаете свой долг… я даже и предположить не могу…

Фанни не договорила, смутилась, не могла более вымолвить ни слова, а Крофорд ждал, надеялся на продолжение. Через несколько минут он, однако, вернулся на прежнее место и вновь заговорил так, словно и не прерывал сам себя для этой нежной беседы.

– Хорошо произнесенная проповедь еще большая редкость, чем хорошо прочитанная молитва. Достойная проповедь сама по себе не редкость. Хорошо сказать трудней, чем хорошо сочинить: правилам и умению сочинять учат чаще. Искусно сочиненная и искусно прочитанная проповедь – ни с чем не сравнимое наслажденье. Такую проповедь я слушаю с величайшим восторгом и уважением и чуть ли не готов тотчас принять сан и проповедовать. Что-то есть в красноречии проповедника, если это истинное красноречие, что заслуживает высочайшей похвалы и чести. Проповедник, который способен задеть за душу слушателей самых разных и повлиять на них, говоря о предметах ограниченных и давно приевшихся в устах заурядных проповедников; который способен сказать что-то новое либо поразительное, что может возбудить интерес, не оскорбляя при этом общепринятые вкусы и не насилуя чувства слушателей, – такой человек и его миссия достойны всяческих почестей. Я и сам хотел бы быть таким.

Эдмунд рассмеялся.

– Поверьте, хотел бы. Всякий раз, как мне доводилось слушать выдающуюся проповедь, я чуть ли не завидовал. Но, правда, мне нужна лондонская публика. Я мог бы читать проповедь только образованной пастве, такой, которая в состоянии оценить мое искусство. И потом, мне навряд ли будет приятно читать проповеди часто. Пожалуй, изредка, раза два за весну, после того как пять-шесть воскресений меня будут с нетерпением ждать, но только не постоянно, постоянно – это не по мне.

Тут Фанни, которая не могла не прислушиваться, невольно покачала головой, и Крофорд мигом вновь очутился подле нее, умоляя сказать, что она этим подразумевала; а так как Эдмунд, сидящий рядом с нею, понял, что Крофорд будет настойчиво донимать ее и взглядами и речами вполголоса, он поворотился к ним спиною, вжался как можно глубже в угол и раскрыл газету, от души желая, чтоб, вынужденная в конце концов объяснить, отчего она покачала головою, милая малютка Фанни своим объяснением удовлетворила пылкого влюбленного; и старательно отгородясь от их речей, Эдмунд тихонько читал вслух всевозможные объявления – «Весьма соблазнительное имение в Южном Уэльсе», «Родителям и опекунам», «Превосходный объезженный гунтер».

Меж тем Фанни, досадуя на себя, что не сумела остаться столь же неподвижной, как и молчаливой, и до глубины души огорченная поведением Эдмунда, пыталась в меру своей застенчивости и кротости избежать взглядов и расспросов Крофорда, который упорно добивался своего.

– Отчего вы покачали головой? – спрашивал он. – Что вы хотели этим выразить? Боюсь, это означало неодобренье. Но чего же? Чем я вызвал ваше неудовольствие? Мои слова показались вам неуместны?.. легковесны, непочтительны? Если так, прошу вас, скажите мне. Прошу вас, если я не прав, скажите мне. Я хочу, чтоб вы наставили меня на путь истинный. Ну, пожалуйста, пожалуйста, я вас умоляю, отложите хоть на минутку ваше рукоделье. О чем вы думали, когда покачали головой?

Тщетно она взывала к нему:

– Прошу вас, сэр, не надо… прошу вас, мистер Крофорд, – дважды повторила Фанни, тщетно пытаясь уклониться. Но все так же напористо, хотя и негромко, все в том же близком соседстве, он опять и опять повторял те же вопросы. А ею сильней и сильней овладевало волнение и недовольство.

– Как можно, сэр? Вы, право, удивляете меня… Как же так можно? Я просто поражена…

– Я вас удивляю? Вы поражены? Что ж вам непонятно в этой моей просьбе? Я готов тотчас же вам объяснить, чем вызваны мои неотступные просьбы, мой интерес ко всему, что вы выражаете и делаете, мое теперешнее нетерпеливое любопытство. Вам не придется долго поражаться.

Фанни не удержалась от еле заметной улыбки, но не вымолвила ни слова.

– Вы покачали головой, когда я сказал, что не хотел бы исполнять обязанности священника постоянно. Да, при этом самом слове «постоянно», я не боюсь его повторить. Я готов произнести его по буквам, прочесть его, написать. Не вижу в нем ничего, что вызывало бы тревогу. А вы видите?