Ненависть - Остапенко Юлия Владимировна - Страница 45

— Ну конечно, — улыбнулся монах, — Вы шли мимо, увидели стену, вы подумали: почему бы не зайти? Ворот ведь нет всё равно.

Дэмьен посмотрел на него. Друид улыбался, спокойно глядя немигающими теплыми глазами.

— Вы к нам, сударь, — мягко сказал он. — Вы к нам.

Место, в которое он привел Дэмьена, находилось в глубине друидского квартала, но, в отличие от окружающих грубоватых строений, в самом деле походило на храм. Впрочем, внешне он не отличался от большинства храмов, разбросанных по всему королевству: мощное здание, в меру роскошное, в меру величественное — ровно настолько, чтобы не создавалось ощущение излишнего пафоса. По дороге сюда Дэмьен не видел таких зданий, хотя ему несколько раз встретились изящные памятники высотой в человеческий рост, изображающие людей в монашеских рясах — и мужчин, и женщин. На каждом памятнике была высечена надпись на незнакомом Дэмьену языке — видимо, религиозном диалекте. Возможно, когда-нибудь он тоже станет таким монументом. Хотя, скорее всего, нет. Наверняка нет.

Вход охраняли двое высоких крепких мужчин в коричневых балахонах. Дэмьен заметил рукоятки мечей, выпирающие под рясами. Они не сказали ни слова, только низко поклонились. Монах в фиолетовом не обратил на них внимания, знаком предложив Дэмьену войти. Потом завел его в маленькое помещение, находящееся сразу у входа в храм.

— Пожалуйста, подождите здесь, — сказал он и вышел.

Дэмьен осмотрелся. Стол с чернильницей, стул, изогнутая ветка омелы на стене, крупная решетка на оконном стекле и снег, редко и мягко бьющийся в это стекло.

«Что я здесь делаю?!» — внезапно, словно очнувшись, подумал он. В памяти некстати всплыла гермафродитная хозяйка «Черной цапли», пугающая его местными суевериями. Почему-то представились окровавленные связки изуродованных трупов, штабелями висящие на мясницких крюках в погребе глубоко под землей… может статься, прямо под его ногами. Потом он отмахнулся от этой мысли. Что за вздор? Они никого не убивают. Мы убиваем себя сами.

— Так надо, — произнес негромкий молодой голос от двери. — Так лучше для всех.

— Что? — вскинул голову Дэмьен.

Монах, стоящий в дверях, кивнул куда-то за его спину:

— Решетка. Вы ведь смотрели на нее? Это предосторожность от грабителей. Многие злоупотребляют свободным входом на нашу территорию. Пусть она вас не смущает. Вы можете уйти, когда захотите.

— В самом деле?

— Все могут уйти, когда захотят, — спокойно подтвердил монах.

— Зачем я здесь? — вдруг спросил Дэмьен, больше себя, чем его.

— Потому что вам это необходимо.

— Откуда вы знаете, что мне необходимо?

— Вас привел Привратник, — ответил тот и улыбнулся. — Он никогда не ошибается.

Дэмьен почувствовал холодок, воровато пробежавший по спине, и вздрогнул. Так, значит, вот какую роль исполняет человек, приведший его сюда… Привратник. Просто — Привратник. Было в этом что-то зловещее… Нет, не зловещее. Что-то определяющее, полное, исчерпывающее. Что-то похожее на ответы Серого Оракула.

— Как ваше имя? — спросил друид, закрывая дверь.

От его тона веяло скучной, заунывной официальностью. Дэмьен так поразился этой интонации, что ответил сразу:

— Дэмьен.

— И всё?

— И всё.

— Вы не знали своих родителей?

— Знал.

— Простите за бестактность, но я должен все это записать, — извиняющимся тоном объяснил друид, отодвигая стул и усаживаясь на него. Он извлек из ящика лист бумаги и пачку перьев, вытащил одно, проверил кончик, обмакнул в чернильницу. — Дэмьен… Вы отказались носить имя вашего отца? Мне так записать?

— Пишите, — внезапно с досадой сдался Дэмьен.

— М-м… — Монах заскрежетал пером о бумагу. — Возраст?

— Тридцать один.

— Жена, дети?..

— Нет.

— Род занятий?

Дэмьен на миг задумался, потом сказал правду:

— Убийца.

Монах слегка улыбнулся, кивнул, записал. Сделал какие-то пометки, небрежно отбросил перо, посмотрел на Дэмьена снизу вверх:

— Вы знаете, через что вам предстоит пройти? — Он покачал головой, задумавшись, в самом ли деле не знает.

— Будет очень трудно, — сказал друид. — Сначала физически. Многие ломаются. Некоторые умирают. Не думаю, что вы умрете. Но вы и не останетесь жить. Понимаете?

— Честно говоря, нет. — Монах улыбнулся:

— Никто не приходит к вейнтгеймским друидам из стремления служить нашим богам. Чаще всего о наших богах даже ничего не знают. Но это неважно. Вы познакомитесь с ними — вам придется. Если вы хотите вернуть себе себя.

Дэмьен вздрогнул. Монах это заметил.

— К нам редко приходят убийцы, — беспечно сказал он. — Чаще это обманутые, преданные, униженные, обездоленные. Те, кто утонул в чужой ненависти.

— Я утонул в чужой ненависти, — сказал Дэмьен.

— В чужой ли?

Дэмьен не нашел, что ответить.

— Прежде чем вы примете решение, я хочу, чтобы вы поняли одну вещь. Поняли и запомнили. Чтобы возродиться, надо стать пеплом; чтобы стать пеплом, надо сгореть. Вы это понимаете?

Он не отвечал долго. Кажется, ни один ответ в своей жизни он не обдумывал так тщательно. Потому что осознавал: ему никогда не задавали таких важных вопросов.

— Наверное, — наконец медленно проговорил он. — Наверное, понимаю.

Друид пристально посмотрел ему в глаза. Потом сказал:

— У вас очень усталый взгляд. Вы это знаете?

— Знаю.

— Вы уверены, что поступаете правильно?

— Нет.

— Хорошо, — друид выпрямился, повернулся к двери, крикнул: — Рутгер!

Тут же вошел маленький человек в коричневом, с низко надвинутым на глаза капюшоном, неся в руках чашу, наполненную тягучей золотисто-зеленой жидкостью. Друид взял у него бокал, и человек удалился, не издав ни звука.

— Смотрите, — сказал монах, ставя чашу на стол. — Если вы выпьете это, старый мир исчезнет. Старый вы исчезнете. Это будет начало вашей маленькой смерти. Я не предлагал бы вам это, если бы вы были уверены в том, чего хотите. Те, кто дают безапелляционные ответы, как правило, лгут. И не всегда нам. Но вы, я вижу, способны понять, что вам на самом деле нужно. Решайте.

Дэмьен посмотрел на мутную золотую пленку, затягивавшую поверхность жидкости. Попытался подумать о том, есть ли у него выбор, о том, что осталось на той, другой стороне. Вспомнилась только Гвиндейл — бледная, блеклая, прозрачная («Хочу ли этого я?») — и вдруг — застывшее от удивления лицо агонизирующего отца, сделавшего его таким, каким он больше не хотел быть.