Богатырское поле - Зорин Эдуард Павлович - Страница 98

Заспанный ленивый голос обругал собаку. Лай оборвался.

В светлеющем на снегу проеме отворившихся ворот стоял коренастый человек и держался рукой за верею. Из-за спины его, на уровне пояса, выглядывала взлохмаченная большая голова.

— Кого леший носит? — спросил высокий мужик.

Мошка дружелюбно сказал:

— В лесу заплутал, хозяин. Не дозволишь ли переночевать?

Выпуская из ноздрей клубки белого пара, мужик долго молчал. Лохматая голова из-за его спины пропищала бабьим голосом:

— Боярский прихвостень, поди. Ты тюкни его, Тихон, обушком-то. Чо по лесу шастает?..

Мужик нерешительно переступал с ноги на ногу.

— А может, и вправду тюкнуть,— раздумчиво проговорил он.

— Тюкни, тюкни,— затряслась голова.

Мошка отступил от ворот. В руке его сверкнул топор.

— Ты ей, хозяин, не поноравливай,— грозно предупредил он.— Очи-то на место посади: какой я прихвостень?.. Аль прихвостень ночью в лес пойдет, да еще по морозу?

— А ведь и верно,— согласился мужик и покосился на бабу.— Почто пришел?

— Дело простое. Говорю тебе — заплутал,— ответил Мошка и сунул топор за пояс.

Мошкин топор беспокоил бабу.

— Ты топор-то кинь, коли с миром,— пропищала она.— Кинь топор-то.

Подумав, Мошка кинул топор. Баба ловко вывернулась из-за спины мужика и подняла топор со снега.

Мошка удивился: у бабы росла борода.

Теперь, когда Мошка был обезоружен (лук за спиной), хозяева успокоились. Тихон пошире раздвинул ворота и пригласил позднего гостя в избу.

Они пересекли двор и поднялись на низкое крыльцо. Впереди неловко ковыляла на коротеньких ножках бородатая баба, за ней шел Мошка, за Мошкой — Тихон. Под мышкой Тихон нес два топора.

В избе, топившейся по-черному, было жарко и дымно. Сквозь дым едва пробивался свет лучины. На лавках шевелилось живое. Несколько пар детских любопытных глаз устремилось из-под тряпья на вошедшего Мошку.

Из-за печи выплыла баба с измазанным сажей лицом. Сложив руки под обвислыми грудями на сарафане, она тоже с любопытством уставилась на чужого человека. «Отвыкли от гостей-то»,— подумал Мошка.

— Ты чей? — спросил Тихон, бросая в угол топор и садясь верхом на перекидную скамью.

Мошка нагнулся, стряхнул заячьими рукавицами снег с валяных сапог и тоже сел на скамью рядом с хозяином. Помешкав, ответил с улыбкой:

— Мамкин и тятькин, чей же... А при крещении Мошкой нарекли.

Бородатая баба засмеялась тонким голоском, заюлила вокруг стола. Теперь, спокойно разглядев ее, Мошка подумал, что баба больше смахивает не на бабу, а на мужика. Вывод его подтвердил Тихон:

— Ты бы, Кона, помолчал. Рот-то наперед хозяев не разевай.

Кона обиженно проковылял в угол, уселся на тряпье среди детей и долго глядел на Тихона укоризненным взглядом.

Тихон молчал, трудно соображая, что делать с пришлым норовистым мужиком.

— Ты вот что,— наконец проговорил он.— Ты душу-то распахни. Пойми, жили мы тихо, вольно... Вот и спрашиваю, а что, ежели ты и впрямь боярский прихвостень? Ежели пришел в нашем лесу знамена выставлять?.. То-то. Вот и гляди: мы тебя отсюда не пустим. А ежели что...

Тихон выразительно покашлял в кулак и посмотрел на Кону. При последних словах хозяина Кона зашевелился.

— Жил-был пожил да и ножки съежил,— пропищал он.

Чуя неприятный холодок на спине, Мошка спокойно сказал:

— Не враг я вам. Сам сбежал от боярина.

— Не верь ему! — отчаянно пискнул Кона.

Тихон снова надолго задумался.

— Придется кликнуть мужиков,— неторопливо решил он.— Будем думать миром. Ступай-ко, Ичка, зови народ...

— Всех звать? — спросила Ичка низким грудным голосом.

— Зови всех.

Баба накинула на плечи порванный во многих местах серый плат и выбежала во двор. Пока она ходила, никто в избе не проронил ни слова.

Скоро стали появляться мужики. Заспанно тараща глаза, они снимали треухи, крестились на невидимые в чаду образа, рассаживались на лавках вдоль стен. Последней вошла Ичка.

— У Иляки трясучка,— сказала она.

— Все в сборе,— Тихон ударил себя ладонями по ляжкам и встал.

— Вот, мужики,— кивнул он на Мошку.— Забрел к нам человек из лесу. Мошкой зовут. Сказывает, заплутал. А чей да откуда — не сказывает. Что делать будем?

Мужики оживленно посмотрели на Мошку.

— Ты у нас старшой,— повернулся к Тихону один из мужиков, костлявый, с русой клочковатой бородой.— Ты и решай.

— Оно так,— глухо подтвердили остальные.

Тихон важно выпрямился, поправил на груди вздувшуюся рубаху.

— Ежели б дело простое, вас бы не звал,— сказал он,— Что за человек, слышали... Аль под боярами думать разучились?

— Мы люди вольные,— гудели мужику,— шли сюда к вольной жизни... Губить пришлого — какая корысть?..

Долго еще спорили мужики. Решили так: оставить пришлого до утра да крепко стеречь, дабы не сбежал.

— Человека загубить — дело нехитрое.

— Игла служит, пока уши, а люди — пока души. Может, еще на что и сгодится.

Хозяйственные были мужики. На том и разошлись.

Мошку усадили за стол вечерять с хозяевами. Еда была скудной: квас да репа. Хозяин сказал:

— У боярина, поди, меды распивал...

— Ты меня, Тихон, с боярином не вяжи. Разные мы люди.

— Знамо,— усмехнулся Тихон. Недоверие его раздувал и вертлявый Кона.

— Не слушай его,— говорил он, стряхивая тыльной стороной ладони прилипшую к бороде струганую репу.— Он те намелет...

Мошка подлил масла в огонь:

— Перепужались вы...

— Перепужаешься,— буркнул Тихон.— Нам ведь нынче с воли-то да сызнова в боярский хомут — все равно что в петлю.

— Эка герой,— пискнул Кона.— Тебя бы к нашему боярину: чуть что — плетей, чуть что — в железа. В порубе-то на боярском красном дворе все мы вдоволь насиделись. За боярином Захарией обещанное не пропадет. Зело любил мужичков пытать.

— Суждальские мы,— смягчаясь, пояснил Тихон.— Боярина Захарии холопы. Прошлой зимой пришел к нам добрый человек, поглядел на наше житье да и говорит: ступайте-ка вы, мужички, на речку Вохму — нет там ни бояр, ни воевод, всяк живет сам по себе. Я, мол, тоже с Вохмы. А кормимся мы промыслом, бьем в лесу пушного зверя, которого там видимо-невидимо. Летом торг ведем с новгородскими купцами... Хорошо! Послушали мы его да так всей деревней и снялись.

— Так-то сразу и всей деревней? — недоверчиво переспросил Мошка.

— Зачем же? Наперво своего человека сюда послали. А уж как он, вернувшись, сказанное подтвердил, то все в снялись — невелика наша деревня, три двора... Долго добирались. Иные не дожили, померли в пути, царствие им небесное. А мы на Юге осели. Живем помаленьку. Ни боярина над нами, ни боярского тиуна... Не врал человек, правду говорил. На том ему спасибо.

— Божьей воли не переможешь,— сказал Мошка, чтобы подразнить мужика и выведать у него побольше.

— Значит, ты не наш, значит, чужой,— снова посуровев, отозвался Тихон.— Ино скоком, ино боком, а ино и ползком.

— Зря ты меня так,— оборвал его Мошка.— Ползком я наползался. Ныне сам по себе жить хочу.

— Знаем мы вас,— вмешался Кона. Облизав ложку и бросив ее на стол, он спрыгнул с лавки и дернул Тихона за полу рубахи.— Не слушай хитрого мужика. Плетет он, а сам на дверь поглядывает, бежать норовит.

— От нас не убежит,— успокоил его Тихон и, встав, уставился в Мошкин подбородок смурым взглядом.— Ну, будя, поболтали. Пора и на покой... А на Кону ты обиды не таи. Кона богом обижен. На цепи держал его Захария. Лаять заставлял, у гостей выпрашивать кости со стола... Большой у Коны счет боярину. Вовек им не рассчитаться. На сердце ненастье, так и в ведро дождь...

— Ладно,— сказал Мошка.— Веди куда спать. Шибко устал я с дороги.

3

О сне Мошка только для красного словца сказал — спать он не хотел. Да и какой сон, если утром, того и гляди, надумают мужики вздернуть его на осинке. Дернется осинка, затянет петля сильную Мошкину шею, и никто не узнает, где и как кончил он свои дни. Обклюют птицы его косточки, обмоют их дожди, огладят ветры, и упадут они на землю, а к следующему лету прорастут сквозь пустые глазницы буйные травы. В траве и вовсе затеряется Мошкин след...