Богатырское поле - Зорин Эдуард Павлович - Страница 97

— Ты бы погуляла, Феклуша...

Девочка не перечила Яволоду. Она обиженно замолкала, поводила острым плечиком и торопливо наматывала на голову толстый шерстяной плат. Взяв на руки укутанного в лисий мех Офоню, она сажала его в срубленные мужиками саночки и везла по просеке к заводи, где стояла скрытая лесистым бугром лодия.

Раньше лодия была ей родной избой,— теперь, покинутая людьми, обдутая северными ветрами, с заснеженными мачтами, со снятыми ветрилами, она казалась ей пустой и страшной, как домовина...

Возле лодии в заводи дымились проруби — мужики черпали из них воду. Феклуша садилась на сваленных у самого берега краснокожих лесинах и молча баюкала на руках Офоню. Офонино личико, маленькое, розовое и глазастое, выглядывало из мехов, словно лисья мордочка, и улыбалось, Феклуша тоже улыбалась.

А иногда взгляд ее застывал: за лесистым увалом суровела неоглядная даль, в чаще тоскливо завывали волки. Нередко волки подходили к самому становищу. Тогда мужики выбирались из изб и землянок, размахивали чадящими факелами и били обнаглевшее зверье дубинками или кололи мечами.

Здесь, в лесной глуши, такое побоище становилось событием. Мужики стаскивали убитых волков в кучу; утоптав снег, жгли на поляне костры и хвастались своей удалью.

Иногда атаман снаряжал людей на медведя — чтобы не засиделись, не обросли жиром. Мужики брали ножи и рогатины и надолго уходили в лес.

Хаживал на медведя и Мошка. Как-то раз он приволок на санках с охоты матерого зверя, все становище собралось у большой лохматой туши. Голову медведя Мошка повесил в своей землянке над лавкой, а шкуру бросил на пол. Атаман шутил:

— На тихого бог нанесет, а прыткий сам набежит...

В ватаге Мошке доверяли. Поняли мужики — человек он верный, в трудный час не подведет.

Раз под Ярославлем такое стряслось — едва ноги унесли.

Вот как это было. Приглядел атаман купецкую лодию под красным ветрилом: богатая лодия, даром что мала — борта резные, на носу леший с закинутой за спину бородой. Ползет лодия, едва веслами пошевеливает, у лодейной избы важно похаживает толстый купчина. Редкий товар сам в руки идет. А того не заметил атаман, что за мыском по левому борту скачет рядом с лодией дружина, а справа — еще чуть наддать ветерку — и выплывает на стрежень другая большая лодия с воями на борту. Знать бы такое, и в драку не лезть. Но Яволод того не знал, притерся к лодие — и ну вязать купца. Поспрыгивали в лодию мужики, стали вытряхивать из ларей купецкое добро, на радостях позабыли об осторожности. А вои тут как тут.

Пока мужики трясли купцов, перебрались они на Яволодов корабль. Глянул назад атаман и похолодел: где уж им, даже ежели и поспешить, уйти сразу от двух лодий!.. Мужики тоже спохватились, побросали добычу, взялись за мечи: коль погибать, то в открытом бою.

И тут, откуда, ни возьмись, появился на корме лодии Мошка: должно, проспал начало боя в избе. Черная борода на ветру полощется, в жилистых руках — меч. Взмахнул Мошка мечом, присел — и двух воев как не бывало, взмахнул еще раз — рассек воеводу. Оробевшие вои потеснились от кормы, а Яволоду только того и надо. Свистнул он — и полезли мужики на лодию. Сам Яволод, уходя последним, пробил у купецкого корабля днище. Захлебнувшись водой, корабль накренился и пошел ко дну.

— Ай да Мошка! — говорили мужики, возбужденные после недавно пережитого испуга. — Двоих разом уложил. А воеводу-то, воеводу...

Мошка отмахивался от них:

— Куда мне. Это со страху. Единожды ударил, а воевода сам под меч угодил.

Вздув ветрила, Яволодова лодия быстро уходила от замешкавшихся преследователей.

Было такое, было. Но было и другое. Это когда мужики, оставшись без дела, звали Яволода поозоровать по деревням.

— На кого руку подымаете? — пробовал усовестить их Яволод.— Чай, сами мы из крестьян, не боярского роду-племени...

— А жрать что будем? — со злыми ухмылками спрашивали мужики.— Аль посошок в руки да и по милостыньку?.. Мы — люди вольны. Ты, атаман, не стой нам поперек пути.

— Не пущу,— решительно сказал Яволод.— Вы меня знаете...

— А то не знать!..

— Поостерегись, атаман...

— Да чо на него глядеть? Пошли, ребята!..

Тяжело дыша, придвинулись мужики к атаману, заскорузлые ладони потянулись к ножам.

Тогда Мошка протиснулся вперед и встал рядом с Яволодом, загораживая сход с лодии. Встала рядом с атаманом и Феклуша. Увидев перед собой нахохлившуюся, как воробей, решительную девочку, мужики повеселели:

— Ай да защитница у тебя, атаман!

— Вот так девка!..

Но намерений своих не оставили:

— Всход-то ослобони, не то...

Побледневший до желтизны Мошка, сжимая рукоять тяжелого меча, тихо пообещал:

— Первому, кто сунется, голову снесу...

Вяжись лычко с лычком, ремешок с ремешком. Не забыл атаман Мошкину услугу.

Про то, что тогда случилось, мужики не любили вспоминать. Стыдно было. Впервой не поверили атаману.

Да и Яволод не попрекал их, делал вид, будто ничего и не было. За то и любили мужики атамана — зла Яволод у сердца не хоронил. Нравом был отходчив, умом смел. Рука у атамана хоть и тверда, а справедлива.

А Мошку с той поры принимал атаман словно брата единоутробного. Даже избу поставил не где-нибудь, а рядом с Мошкиной землянкой. Звал к себе зимовать, но Мошка отказался.

— Ты, атаман, всем нам отец,— сказал он.— У отца же — все дети родные. Негоже одному дитяти в сапожках ходить, а другому в старых лаптях...

Зима в тот год на реке Юге стояла лютая — с метелями и обильными снегопадами. Землянки утонули в сугробах, только вьется над ними синий парок...

Как-то раз, в январе это было, солнышко повернуло на весну, отправился Мошка на лыжах поглядеть, нет ли в лесу зайцев. Долго шел, а зайцев все нет — ни следа на снегу, только птичья затейливая паутинка.

По лесу идти тяжело — даже на широких, обитых шкурами лыжах. Длинная палка с легким шерстяным шариком на конце тоже иногда глубоко проваливается в снег. Под кустами сугробы еще выше, еще рыхлее — там и вовсе не пройдешь.

Долго кружил Мошка по лесу, вдруг видит — никак, след?! Подошел поближе, остановился, приглядываясь и дивясь: след-то след, да только не заячий и не медвежий, а человечий. Кто-то шел перед Мошкой без лыж, местами переползал через кусты на брюхе.

Мошка подумал: на своих вроде не похоже, свои на неделе в такую дебрь не забирались, а третьего дня прошел снег. Постоял, постоял да и двинулся по следу: любознательный был Мошка мужик.

Долго он шел. Уж засинели тени на снегу, а след все тянется и тянется — и все в сторону от становища. Теперь Мошка точно знал — из своих никто не решался заходить в такую даль. Чужой след. А чей?! Атаман сказывал, что по Югу нет поблизости деревень до самого Устюга. А до Устюга, почитай, верст пятьдесят, ежели не больше.

Шел Мошка легко — сердце у него было здоровое, легкие — что твои кузнечные мехи. А заплутать в лесу он не боялся — и ночью не задача вернуться по собственному следу.

Солнышко к тому времени совсем уж укатилось за лес. Погасли над верхушками деревьев красные пятна облаков.

Скоро Мошку со всех сторон обступил густой мрак. Лыжи то и дело натыкались на поваленные буреломом стволы деревьев, застревали в кустах. Но со следа Мошка не сбивался, шел уверенно.

Постепенно лес начал редеть. А когда поднялся месяц, стало совсем светло. Тормозя палкой, Мошка съехал в ложбину, по другую сторону которой раскинулась очищенная от деревьев поляна. За поляной, на взлобке, лежали сваленные друг на друга сосновые кряжи, под лыжами похрустывала припорошенная снегом щепа.

Еще в низинке Мошка почувствовал запах дыма, а когда остановился на бугре, то, глазам своим не веря, увидел перед собой три избы, вокруг изб — тесовый забор.

За забором заворчала и несколько раз лениво тявкнула собака.

2

Снег возле изб был утоптан до блеска. Мошка снял лыжи, прислонил их к забору и постучал в ворота. Собака разом вскинулась, залилась свирепым лаем. Кто-то заслонил оконце в избе, потом во дворе послышался хруст снега. Через щель в заборе Мошка видел — шли двое.