Ленькин салют - Азбукин Борис Павлович - Страница 6

Домой возвращалась под утро такая усталая, что падала на кровать и мгновенно засыпала. А уже часа через два вскакивала снова, чтобы бежать на работу в управу.

Сколько было таких дней и бессонных ночей? Не перечесть! Но зато какую бурную радость испытала она в эту последнюю ночь, когда, наконец, сняли оттиск первой печатной листовки, пропитанной острым, необычайно волнующим запахом типографской краски! Восторга и ликования ее, Игоря и всех товарищей не передать словами. Вероятно, нечто подобное испытывает изобретатель или художник, любуясь творением своего ума и рук. Нет, это даже нечто большее. Их творение значительней, выше, оно не только вдохновляет людей, организует и сплачивает их, но и несет в себе страшную для врага взрывчатую силу. И сила эта во сто крат больше всяких бомб.

Да, она счастлива! В сравнении со всем пережитым в эту ночь не такими уж тяжкими кажутся те огорчения и неприятности, которые выпали ей тут на слободке, после поступления на работу. Признаться, порой они задевали ее я больно ранили. Особенно в первые дни. Обидно было видеть косые взгляды, холодные, отчужденные лица, видеть, как люди на улице отворачиваются, слышать, как мальчишки кричат тебе вслед: «Изменница! За просо продалась фашистам!» Даже Ленька, и тот отшатнулся, перестал заходить.

Трудно было, тяжко, больно. Но сознание своей правоты дало ей силы и через это пройти.

А что с Ленькой так вышло, это, пожалуй, даже лучше. По крайней мере теперь всём на слободке известно, что он от нее отошел, тем безопаснее его привлечь. Есть у нее к нему ключик, она знает, как его повернуть и снова заставить Леньку верить себе, воспламенить его отзывчивую романтическую душу. И это надо сделать не откладывая. Без него ей не обойтись, не выполнить задания Игоря. Надо сегодня же пойти к Ане, попросить зазвать его в дом и поговорить с ним.

Занятая своими мыслями, Женя не заметила, как мать, закончив работу на своей грядке, ушла. Она тоже поторопилась дополоть грядку и поспешила скрыться в тени под густой тенью виноградных лоз. Жара разморила ее. Она легла на скамью и сквозь ажурную вязь листвы смотрела в небо.

Тишина. Не шелохнутся ветви, листья, травы: все замерло в душной истоме. Только назойливо стрекочут цикады; без умолку поют свою бесконечную монотонную песню, усыпляя слух, навевая сон. Женя закрыла глаза…

И вдруг сквозь чуткую дрему ей почудилась Ленькина песня. Она села на лавке, прислушиваясь. Да, это он. Он у забора, в том самом месте, где когда-то из-за голубя дрался с ребятами; он идет мимо, вероятно, на Сапунскую улицу или в Делегардову балку. Удобный случай.

Женя встала и поспешила к воротам. Выждав, когда Ленька поравняется с нею, приоткрыла калитку:

— Леня, зайди ко мне, — позвала она.

Неожиданное появление Жени застигло Леньку врасплох, и он на миг растерялся.

— Ну, что ж ты стоишь? Заходи. Если зову, значит, есть серьезное дело.

Женя сказала это спокойно, твердо. В голосе ее прозвучали знакомые Леньке убеждающие властные нотки, какие он часто слышал раньше в школе, когда она была вожатой. Мгновенье он еще колебался, а потом свернул во двор. На пороге комнаты остановился; глаза, как синие иглы, кололи Женю.

— Говори, зачем звала?

— Помнишь, ты приносил мне листовку? — спросила Женя, делая вид, что не замечает его неприязненной настороженности.

— Ну, помню. А что?

— Теперь и я хочу показать тебе кое-что. Подожди тут. — Женя вышла из комнаты и вскоре вернулась, держа в руке три печатных листка. — На-ка, почитай.

Ленька сперва недоверчиво покосился, нехотя взял одну из листовок, но, прочитав заголовок, сразу впился в нее. Женя стояла у окна, следя, как бы кто с улицы не зашел в дом, и изредка поглядывала на Леньку. Она улыбнулась, заметив, как вдруг задрожала его веснушчатая рука, державшая листок.

— Так это же наша! Тут и сводка с фронта! — воскликнул он, не отрывая глаз от листка. Гляди, немцев уже выперли из Донбасса. И наши почти до Крыма дошли!

«Вот и загорелся», — подумала Женя, наблюдая, как на живом, подвижном лице Леньки одновременно отражались изумление, растерянность, восхищение — целая гамма разноречивых чувств, охвативших его в эту минуту.

Ленька кончил читать. Достаточно было взглянуть на его сияющие, свежеомытые синью глаза, чтобы понять, что он уже не тот, каким был четверть часа назад.

— Значит, это ты сама… Ты прости. — Он смутился и покраснел до слез. — Я думал, ты и в самом деле сдалась, на поклон к ним пошла.

Он делал героические усилия, стараясь овладеть собой, но это ему не удавалось. А Женя, как бы не замечая, сказала:

— Ты посмотри, тут тоже написано: «Прочитай и передай товарищу».

— Знаешь что? Давай их мне. Я сегодня же ночью расклею! — горячо воскликнул Ленька и замер в ожидании.

Женя предполагала, что он именно так и скажет, но не спешила с ответом.

— Ты во мне сомневаешься? Думаешь, проболтаюсь? Я скорее язык откушу. Вот клянусь! — Ленька поднял руку над головой. — А если схватят — пойду на смерть, на пытки, а не выдам. Я такой же коммунист и патриот, как и ты. И ты ведь знаешь, как я их ненавижу, как хочу им отомстить за сестру и Олюшку! Или ты мне не веришь?

— Не верила — не показала бы листовок, но ты горяч, а тут нужны выдержка, осмотрительность. Если хочешь помогать, то при условии…

— Каком?

— Никому ничего не болтать — это первое. Делать вид, что со мной враждуешь, и приходить только по вызову и так, чтобы никто тебя не видел. И еще: не допекать своими песнями старосту. Ты этим только навредишь и себе, и мне. Он настрочит донос, и тебя арестуют.

— Я согласен на все. На все! — Ленька умоляюще смотрел на Женю. — Если хочешь, я даже совсем перестану петь.

— Ну зачем же? — улыбнулась Женя. — Пой, только знай, что и где петь. А вообще пореже попадайся старосте на глаза.

Напоследок она предупредила, что будет вызывать его к себе через Аню.

Захватив пачку листовок, Ленька не пошел на улицу, а перемахнул во дворе через забор и, напевая, побрел тропой позади огородов.

В эту ночь Ленька до петухов, где перебегая, где крадучись, колесил по крутым кривым улочкам слободы. И там, где скользил он бесшумной тенью, листовки застревали в щелях дверей и ставен, оставались на подоконниках и у порогов, придавленные камешком. Последний листок Ленька прилепил вишневым клеем к стене хаты уличного старосты.

Утром, хоть и не выспался, он встал спозаранку и незаметно из убежища выглянул на улицу.

Ожидал он не долго. Вот скрипнули калитка; в палисадник вышла женщина и, открывая ставни, подобрала листовку, упавшую наземь. С радостной дрожью Ленька наблюдал за тем, как она, развернув, прочла листок, а потом оглянулась и бросилась в хату. В соседнем доме вышел на крыльцо Ленькин одноклассник Санька. Подняв у порога листовку, он свистнул и понесся через улицу к товарищу показать свою находку.

А вот, наконец, появился и Зайнев. Он удивленно уставился на листок, висевший на стене, и с минуту стоял точно вкопанный. Потом отвратительно выругался и попробовал осторожно отклеить листок, но бумага рвалась и расползалась. Зайнев побежал в хату и спустя немного появился с кухонным ножом в руке.

Ленька со злорадством следил, как староста, поддевая ножом бумагу и осторожно соскабливая клей, старался снять листовку в целости, не повредив ее. «Небось в комендатуру помчится с доносом», — подумал он.

И он не ошибся. Сняв листовку, Зайнев аккуратно свернул ее, положил в карман и заторопился в город.

Часа через два на слободку вкатил грузовик с жандармами. Началась облава на «партизан».

VIII

Крутая, еле заметная тропка, извиваясь, вползла на вершину Зеленой горы и повела Леньку дальше.

День был солнечный, тихий. Слегка морозило. Дали ясны, воздух неподвижен и удивительно чист, а море не по-зимнему спокойное и синее-синее. На горизонте оно казалось Леньке похожим на длинный, острый меч, который врезался в белокаменную твердь берегов. И где он вонзился глубже, там образовались широкие синие разрезы бухт.