Ленькин салют - Азбукин Борис Павлович - Страница 5

Да, отказ! Отказ и вот этот дрянной желтый листок — таков финал. Желтый — предательский цвет: он таит в себе ложь, коварство, обман.

Когда ей на бирже вручили эту бумажку, она почувствовала, что ноги подкашиваются и кровь отливает от лица. Она вышла из помещения и в растерянности остановилась на пороге. Вероятно, вид у нее был ужасный, так как вслед за ней выскочила черноглазая, с вздернутым носиком регистраторша Даша и стала ее успокаивать и утешать. Милая, славная девушка, она сама дрожала, оглядывалась, нет ли кого поблизости, и шептала:

— Ты не переживай, не раздумывай. Иди в типографию. Это все-таки лучше, — Даша оглянулась и опять зашептала: — Шеф велел тебя, если откажешься, включить в список на отправку в Германию. Потому-то тебе и дали этот желтый листок.

Итак, все рухнуло. Полгода назад она стояла над бездной. Искала обходные тропы, петляла, кружила, и все, оказывается, напрасно. Теперь она опять на краю той же пропасти. Все пошло прахом.

Солнце давно перевалило за полдень, а Женя сидела недвижно, устремив затуманенный взор вдаль, на серую извилистую кромку Мекензевых гор.

Из тяжкого раздумья ее вывел голос, донесшийся с нижней тропы под редутом. Она оглянулась и увидела парня в черном бобриковом пальто и серой клетчатой кепке, из-под которой выбивались ‘ светло-русые волосы.

— Игорь! — радостно воскликнула она.

— А я тебя разыскиваю. Заходил к тебе, а мама сказала, что ты на бирже.

Игорь свернул с тропы к редуту. Казалось, все в нем — от маленьких ямочек на широком лице до непокорной пряди над большим светлым лбом — сияло, светилось радостной улыбкой. Поднимаясь к парапету, он не сводил глаз с Жени.

— Что с тобой? На тебе ведь лица нет. Тебе плохо? — участливо спросил он, крепко сжимая ее руку.

— Хорошо, что ты тут объявился. Если б ты знал, как мне нужно с тобой поговорить. И как это я сама не догадалась забежать к тебе, ведь ты тут рядом.

— Что у тебя стряслось?

— На, сперва почитай, а лотом все расскажу по порядку, — Женя дала ему направление биржи.

Игоря она знала по школе. Несколько лет они сидели за одной партой, в одно время вступили в комсомол и когда-то крепко дружили. Втайне ей нравился тогда этот зеленоглазый упрямый паренек. Но она и виду, конечно, не подавала. Окончив седьмой класс, Игорь ушел в строительный техникум. У него появились свои интересы, новые друзья, и они виделись редко. Дружба их сама собой оборвалась. Но она все время издали следила за ним, знала, что накануне войны он работал уже в портовых мастерских, вступил в партию и усидчиво занимался дома, готовился к поступлению в строительный институт. И она, работая в типографии, тоже готовилась к экзаменам в полиграфический. Встречались они всегда случайно, то в кино, то на улице. А со дня войны она больше года не видела его. Лишь месяца три назад он как-то прибежал к ней домой.

— Зашел по старой дружбе. Выручай, — сказал он, отбрасывая назад длинные волосы. Помоги достать два советских паспорта и кое-что из одежды. Скажу прямо: надо спасти двух коммунистов, бежавших из концлагеря.

Откровенность и прямота, с какой он говорил, подтверждали его непошатнувшееся к ней доверие и желание иметь в ней союзника.

Через, два дня Женя передала ему паспорта, которые раздобыла через подруг, а также отцовский пиджак и брюки. Но с тех пор Игорь не появлялся. И вот эта встреча…

Большое счастье иметь друга, товарища, которому, не таясь, можно вылить всю накипь души, все наболевшее, раскрыть сокровенные мысли. Только сейчас Женя это поняла. Она рассказала, ничего не утаивая, а Игорь, слушая, слегка морщил лоб, как в школе, когда решал сложную замысловатую задачу. И эта сосредоточенность его еще больше располагала к откровенности. Женя рассказала, как, симулируя болезнь, избавилась от высылки в Германию, о мытарствах на бирже, о листовке, принесенной Ленькой, о своих мятущихся мыслях, сомнениях, и, наконец, о сегодняшнем посещении биржи и тупике, в который зашла.

— Ты хочешь знать, как бы я поступил? — спросил Игорь.

— Да.

— Скажу тебе начистоту. Если бы мне дали вот эту желтую бумажку, я бы вприпрыжку поскакал с ней в управу.

— Как? Значит, ради опасения своей шкуры идти наниматься к фашистам? — щеки Жени порозовели.

— Все зависит от цели, какую ты поставишь перед собой. Да, именно от цели.

Игорь оглянулся по сторонам и, убедившись, что на аллеях бульвара никого нет, продолжал:

— Если ты пойдешь, как ты выражаешься, спасать шкуру — это одно. А если у тебя есть другая, высокая цель: помочь Родине, поддержать товарищей — это уже дело иное.

Лицо его в эту минуту казалось Жене суровым, а глаза искрились лукавством. Он опять оглянулся и, понизив голос, продолжал:

— Ты, Женя, наивняк. Типография — это же клад! Как ты думаешь, тем, кто писал воззвание, которое; принес тебе Ленька, им не нужны шрифты, бумага, краски? Да и сама ты, как наборщица, позарез им нужна! Ну что ты уставилась на меня, как на чучело? Неужто и теперь не ясно?

— Как будто яснее стало, — сказала Женя. Лицо ее побледнело от волнения. Но я должна знать, кому же именно требуется моя помощь?

— Вот это уже иной разговор! — одобрительно улыбнулся Игорь. — Мы ведь с тобой старые друзья, и нам нечего друг перед другом таиться. Скажу прямо: мне нужна и моим товарищам. Во как нужна, — рука Игоря коснулась горла. — За тем и ходил я к тебе домой и на биржу шел тебя разыскивать.

— А кто эти товарищи? Можно ли им верить?

— Те самые, для кого ты паспорта доставала, когда они бежали из концлагеря.

Они долго еще вели разговор о предстоящем деле и слухах о поражении немецких войск на Волге. Потом Игорь, подтрунивая над собой, рассказывал, как он из техника превратился в учителя школы «фашистского райха»; вспоминали, конечно, и школьных друзей, товарищей, погибших в осаде и угнанных в Германию. А когда, наконец, Игорь взглянул на часы, оказалось, что времени им едва-едва хватит поспеть домой до наступления комендантского часа.

Прощаясь, Игорь оказал:

— Итак, завтра иди и, как только приступишь к работе, немедленно меня извести.

VII

В этот выходной день Женя спала долго, отсыпаясь за всю неделю. Проснулась она с ощущением необычайной легкости, светлой душевной приподнятости и радостного удовлетворения, какое испытывает человек, завершивший долгий тяжелый труд или какое-либо значительное дело.

Состояние это не покидало ее и когда она убирала квартиру и теперь, когда помогала матери полоть грядки баклажанов. Даже расслабляющий зной не мог погасить приятных ощущений.

Давно у нее не было такого чудесного настроения. Очень давно.

Дни, недели, месяцы скакали в какой-то неутомимой бешеной гонке. Сколько было смертельного риска, волнений, изнурительного труда, бессонных ночей! И вот она у порога того, к чему стремилась всей силой души.

Встреча с Игорем на Язоновском редуте помогла ей найти свой путь. Началась настоящая жизнь, полная горения, высокого накала, жизнь, захватившая ее всю без остатка, когда, кажется, в сутках не хватает часов, чтобы все успеть сделать, и нет времени для сна.

Днем в типографии чувствуешь себя, точно на тончайшем льду: под ногой хруст, неосторожный шаг — и провал в полынью. А идти надо, идти смело, рискуя. Делать все, что велят, и в то же время, улучив момент, кое-что незаметно взять, припрятать, а затем на глазах у шефа и постового жандарма, суметь вынести спрятанное из типографии. А дома ни минуты промедления: поесть, переодеться и бежать. Бежать, чтобы до наступления комендантского часа, не рискуя попасть в руки жандармов, успеть проскочить на конспиративную квартиру. А там разбирать пробельный материал и шрифты, принесенные с собой и раздобытые Игорем и его друзьями, показывать одним, какие сделать кассы, верстальную доску, валик; других учить наборному делу — одной ведь не справиться. И в полночь у приемника, затаив дыхание, ждать и слушать позывные Москвы и потом вместе с Игорем дрожащей рукой записывать сводки с фронта.