Мирка - Адлова Вера - Страница 4

Это еще что такое? Мирка хотела для поднятия настроения слегка припудрить нос и подкрасить губы, но едва она прикоснулась к ручке шкафчика, подвешенного на стене, как ее ударило током. Она быстро отдернула руку. Попробовала еще раз — и снова удар.

Это тоже дело рук Зденека. Никого другого. Только Зденека. Но как же мама достает пудру? Наверняка здесь должен быть выключатель. Мирка принялась его искать.

Тю-тю-тю… «Говорит Прага. Сейчас шесть часов тридцать минут, с добрым утром…»

«Святая Мария, я опаздываю!»

Мирка схватила сумку, выбежала из дома и на ходу вскочила в трамвай. В трамвае было сравнительно мало народа, так что Мирка всю дорогу более или менее удобно простояла на одной правой ноге.

Через узкую щель, образованную тестообразным плечом полной дамы и загорелым затылком спортивного вида парня, Мирка смотрела на реку. Против течения с трудом пробиралась баржа. Она лениво тащила за собой пузатые корабли, похожие на черных хромых лебедей. Рядом с трамваем проносились машины, по мосту ехал поезд, и тупоносый самолет, сделав разворот, исчез за Петршином; под железнодорожным мостом проплывал белый пароход. Короче говоря, берег выглядел, как иллюстрация к теме «Наш транспорт», которую они проходили в пятом классе. Эта картина висела в коридоре, и на ней всегда был слой пыли. Рядом, на другой картине, предок Чех взбирался на гору Ржип. Мирка долго боялась этого предка и часто гадала:

как бы она поступила, если бы случайно встретила его на улице.

Толпа вынесла ее к выходу. Она увидела Градчаны[2], свой троллейбус и часы, тревожно спешащие к семи.

Вот и типография. Худощавая сторожиха кричала в трубку, словно разговаривала с глухим или с жителем острова Мадагаскар:

— Минуточку, слушай, так ты ела на завтрак рыбу? Ты не знаешь, что должна приступить к работе без пятнадцати? Однако постой! Товарищ директор, как только он появится, я ему тотчас передам, а ты поторапливайся… Да, карточки профтехучилища лежат вон там… Я переключу вас. Так, значит, не надо передавать, чтобы он звонил?.. Ну, все в порядке, пробито вовремя, а теперь бегом наверх… Либерец дали… Пожалуйста, осторожней, осторожней, такой теленочек… Нет, это я не вам, ну конечно же, нет, здесь у нас дети. Ну, до свидания…

— До свидания, — сказала Мирка, хотя обращались совсем не к ней, и отважно вступила в сложный лабиринт лестниц и коридоров.

Группа растерянных девочек и мальчиков в белых халатах ожидала мастера. Мальчишки уже успели подружиться. А девочки стояли поодиночке. Вчера их Мирка могла различить по платьям, но сегодня они все исчезли под белыми халатами.

«Кого бы выбрать себе в подруги? Эта вроде какая-то запуганная, озирается по сторонам. Наверное, никогда не умела дать сдачи мальчишкам… И эта мне не нравится. У нее противно намазаны ногти, да и глаза подмалеваны, похожа на индюшку… А вот с той девчонкой можно было бы подружиться. У нее глаза как анютины глазки. О них и не сразу скажешь, серые они, голубые или фиалковые».

Девушка улыбнулась Мирке и сказала так здорово, как Мирке и хотелось:

— Меня зовут Дана Милерова. Ведь правда здесь весело?

— А меня Мирослава Весела, но все называют меня просто Миркой. — Она внимательно посмотрела на Дану: «Говорит, что здесь весело, я бы этого не сказала».

— А кого мы, собственно, ждем?

— Мастера.

«Ну конечно же, это мастер Пивонька, будто и не побывал в машине. Интересно, не болит ли у него спина после того, что с ним приключилось. Бедняга Пивонька». Мирка улыбнулась.

— Ну и сон мне сегодня ночью приснился! О типографии, знаешь.

— Надо же, — сказала Дана. Мирка заметила, что ее глаза стали синими.

— От испуга я даже проснулась.

— Мирка, мне так страшно, а тебе тоже?

— Еще бы!

— А может быть, привыкнем? — Дана посмотрела на Мирку, и глаза у нее были совсем зеленые.

— Конечно, — Мирка перебирала бусы. Данины глаза приковывали ее к себе.

— Посмотри-ка, Мирка, мы будем что-то писать… — шепчет Дана.

Мастер строго глянул на них. У него были смешные очки с половинками стекол, и вдаль он смотрел поверх них.

— Даниэла Милерова, поскольку ты такая сообразительная и знаешь, что на бумаге пишут, раздай всем бумагу, и пусть каждый напишет свою биографию.

Помещение, куда привели ребят, почему-то все называли классом. Однако оно скорее походило на учительскую или зал для заседаний. Вместо доски — экран, как в школе в географическом кабинете. Правда, фильмов им там никогда не показывали. Директор, она же учительница географии, говорила, что в темноте их невозможно было бы заставить сидеть тихо. А еще она говорила, что никогда в жизни у нее не было таких непослушных учеников. Но Зденек уверял, что то же самое она говорила и о их классе и фильмы им тоже не показывала.

За широким окном зала виднелся парк Кинского с белым павильоном. Светило солнце, и некоторые деревья потихоньку начинали желтеть.

Раньше из окон ее бывшего класса она видела загадочные холмы, огромные, как спины китов, недостроенное высокое здание костела на площади Юнгманна, часы на ратуше, чешуйчатые шлемы Тынского храма и красный, подобный луковице, купол. Очень смешно выглядел пузатый зеленый кувшин колокольни Вита, будто сидевший на крыше строгого современного здания, выложенного желтыми блестящими плитками. Зимой, когда рано начинало темнеть, ребята наблюдали за танцем световых реклам. Это напоминало о рождественской суете или предвкушении первых балов.

Пол в помещении, которое мастер Пивонька называет классом, время от времени легко сотрясается от работы больших машин.

Мирка оторвала взгляд от окна и посмотрела на белый лист бумаги. Все уже писали. С глубоким отвращением Мирка взялась за ручку.

Какая биография может быть у пятнадцатилетней девчонки — это во-первых. Все она уже написала в анкете — это во-вторых. Как училась и вела себя, сообщили из школы — это в-третьих.

Но теперь-то она никогда не допустит того, что было тогда. Пану учителю Споустину, которого половина девчонок класса боготворила, эта биография понравилась, и он прочел ее. Класс сотрясался от смеха, а девчонки, как и полагается, визжали еще и от зависти и тотчас прозвали ее Дзынькалкой. С тех пор ее уже никто иначе и не называл. В конце концов все позабыли, почему, собственно, Дзынькалка, но Мирка-то знает и до сих пор не простила Споустину, что он ей устроил, хотя ничего плохого у него в мыслях не было.

Мирка сдула наглую сажу, которой Смихов[3] с успехом мог бы снабжать весь мир, и с ожесточением начала писать:

«Меня зовут Мирослава Весела…»

Именно из-за этого имени все и произошло. В тот раз она тоже написала:

«Меня зовут Мирослава Весела». Но не продолжила, как сегодня:

«Я родилась в Праге, в 1955 году начала ходить в школу на Штепанской улице…»

В тот раз на нее словно что-то нашло, что вынудило ее написать:

«…Вот говорят: Мирослава Весела. А что веселого-то? Я вижу перед собой бедную, худенькую девочку, у которой на ногах спущенные коричневые чулки и черные мальчиковые ботинки со шнурками. У нее свинка, она укутана в платок, бледная, без шеи, потому что вся опухла. Ей, бедняжке, все противно. Ей хочется мороженого, но в кармане ни гроша, да и холодное есть запрещено из-за болезни. Так выглядит она, Мирослава Весела, ей грустно, и мне ее жаль.

…Но когда говорят «Мирка Весела», я представляю себя маленьким мальчишкой, который мастерски стреляет из рогатки. Выберет подходящий камень, не шишку, а самый настоящий камень, прицелится — и прямо по серебристой водосточной трубе! Резинка у рогатки натянется, камень вылетит, просвистит в воздухе, как метеор, — и дзынь!.. Железо весело забренчит… Все вызывает смех, и все очень здорово. Вот это действительно Мирка Весела».