За несколько стаканов крови - Мерцалов Игорь - Страница 19

Персефоний вздрогнул. Упрек бригадира рывком вернул его в прежнее состояние. Обида незаслуженного обвинения больно уколола сердце, хотя — он чувствовал это — еще недавно, склонившись над оленем, он бы, самое большее, пожал плечами, а то и вообще не обратил бы внимания на слова человека.

Потому что человек — случайный гость в мире ночи…

Но сейчас Персефоний вышел из мира ночи, слова спутника стали важны.

— Я наблюдал за дорогой! Даже сейчас, хотя связь теряется… Хмурий Несмеянович, я не могу рассказать, что со мной произошло, я сам ничего не понимаю, но ваших преследователей поблизости нет. А если вы мне не верите… не важно. Можете не верить. Но я сказал правду.

— Верю, корнет, — вздохнул Хмурий Несмеянович. — Сам не знаю почему, но верю. А, к черту все это! Ты как, дальше караулить можешь?

Персефоний проследил за его взглядом и осмотрел себя. Костюм превратился в лохмотья, но под страшенными прорехами виднелась здоровая плоть. Раны исчезли без следа.

— Могу.

— Вот и славно, — сказал Тучко, укладываясь. — Только сразу скажи, если соберешься еще прогуляться!

— Нет, не соберусь.

— Добре…

Персефоний поворошил чуть тлеющие угли, заставляя себя не думать ни о чем. Лучше считать случившееся странным сном, по крайней мере, до тех пор пока он не вернется в Лионеберге и не предстанет перед Королевой — быть может, она все разъяснит.

Однако не думать не получалось. Мир ночи, теперь пугающий, но отчего-то по-прежнему манящий, ждал упыря — то есть не упыря Персефония, а того, кем он, оказывается, может стать, поддавшись безмолвному зову природы.

Тучко завозился под одеялом. Интересно, сообразил вдруг Персефоний, а как он вообще сумел меня отыскать? Бой с големом был не таким уж и шумным.

Разумного ответа не было, и оставалось принять тот, что подсказывало сердце: Тучко пришел туда, где он был нужен, просто потому, что был нужен именно там и именно в тот момент. Таков уж он был.

— Хмурий Несмеянович!

— Мм?

— Спасибо.

— Эх-м…

Глава 10

ПРЕКРАСНЫЙ ЧЕЛОВЕК ДИВАН ДИВАНОВИЧ

Пробуждение сопровождалось уже привычной тряской и стуком колес.

— Доброй ночи! — донеслось с передка, когда упырь вылез из-под рогожи.

— Доброй, — отозвался он, широко зевая и потягиваясь.

— Я там приготовил тебе одежонку, — сказал Хмурий Несмеянович. — Накинь, а в Ссоре по ходу прикупим что-нибудь по размеру.

Персефоний сменил свой изодранный костюм на «одежонку», которую Хмурий Несмеянович подобрал ему, конечно, из своих запасов. Это были холщовые штаны и чистая, хотя и мятая, сорочка. Росту упырь и человек были одинакового, но последний был шире в кости и мускулистее, так что новый наряд болтался на Персефонии, как на жердине, а вырез сорочки позволял проветривать пуп.

Хмурий Несмеянович, оглянувшись на спутника, не стал бороться со смехом, но успокоил:

— Ничего, до лавки допрыгнешь, а оттуда выйдешь, как, растудыть его налево, денди! Н-но, залетные, веселей! Последний рывок — и вас ждет долгий бивак с овсом под теплой крышей!

Повозка въехала в Ссору.

Персефоний, придерживая сорочку, чтобы не сползала с плеч, высунул голову из-под навеса.

Облупившаяся вывеска извещала, что они пересекают черту города, который, строго говоря, называется Ссора-Мировая. Персефонию вспомнились лионебергская школа, строгий учитель и уроки географии родного края.

Название Ссора-Мировая произошло оттого, что некогда здесь (говорили, прямо на том месте, где ныне высится ратуша) страшно рассорились два князя, а потом, похоронив гридней, выпили мировую и целовали крест, клянясь в вечном мире. Археологи, историографы и спиритуалисты уточняли, что сперва место ссоры и примирения гордо поименовали Крестом-Целованным, но это название так и не вошло в обиход: должно быть, никто особенно не верил в честные намерения князей — и, как показало время, не без оснований. Именовать же селение Крест-Целованный-Напрасно или, тем паче, Лживо-Целованный и длинно, и глупо, и обидно.

Хотя город был провинциальным, считать себя таковым он отказывался. В нем, как в столице, не чувствовалось четкого разделения на дневную и ночную жизнь. При свете луны бок о бок ходили по улицам люди и домовые, лешие и упыри, русалки и привидения — все те, кто вдали от шумных городов обыкновенно более строго придерживается природных ритмов жизни.

Лавку готового платья содержал, как было сказано готическими буквами на витиеватой вывеске, некто Нетудытько Пришейлок Рукавич. За прилавком, по ночному времени, стоял домовик, молодой и опрятный, всем видом своим служивший прекрасной рекламой заведению.

В углу пыхтел самовар, перед ним сидели молодая обаятельная кикиморка и еще пара домовых.

— Доброй ночи, господа, чего изволите-с? — вежливо поинтересовался воспитанный продавец, хотя облик поддерживающего штаны Персефония вроде бы говорил сам за себя.

— Спроси, чем платить будут! — прошипел ему один из родственников.

Кикимора тут же его одернула:

— Цыц, дядя! Мой Тряшенька знает, что делает.

Надо отдать должное ее правоте: дело Тряша, то есть Тряхон Кошельевич, как он представился, действительно знал. За цену, которую он сам, должно быть, считал заоблачной, а по лионебергским меркам чуть ли не даром, он весьма основательно снарядил молодого упыря. Новая, хрустящая от чистоты сорочка, бархатный шнурок вместо галстука, приталенный сюртук и брюки со стрелками дополнились лаковыми штиблетами, элегантными запонками и блестящей тростью — Тряхон будто слышал слова Тучко о «растудыть его налево денди».

Глядя на отражение в зеркале, Персефоний отчетливо ощутил, как отдаляются в невозвратное прошлое дневки под рогожей на дне повозки и остановки у костра, как все треволнения и опасности, схватки и приключения безмолвными призраками уходят в тень, занимают места за витринами в музее памяти.

Их совместный поход с Хмурием Несмеяновичем подходил к концу.

Расплачиваясь, бывший бригадир расспросил, можно ли в городе сменить лошадей, и заодно поинтересовался, где отыскать хорошего нотариуса. На удивление, проблемы возникли со вторым, а не с первыми — обычно, как известно всякому путешественнику, бывает наоборот.

Оказывается, вихри политических событий и в этом тихом городе произвели определенные перемены. В частности, многие чиновники, имеющие право нотариально удостоверять различные бумаги, числились, от греха подальше, либо в отставке, либо в бессрочных отпусках.

— Ну, пусть не очень хороший, но хоть какой-нибудь нотариус должен остаться? — спросил Хмурий Несмеянович.

Родственники Тряхона влезли с предложениями — никуда, надо сказать, не годными, потому что, хотя выглядели они вполне прилично, их круг юридических контактов ограничивался тремя-четырьмя кабатчиками, с которыми можно было договориться на выпивку под расписку.

— Цыц, варвары! — важно прикрикнула на них кикиморка и заявила: — Нечего долго думать, идите прямиком к Дивану Дивановичу.

— Точно! — оживились все, а Тряхон хлопнул себя по лбу: — Как я сразу не подумал? Спасибо, дорогая! Ну конечно, к Дивану Дивановичу, и никуда больше!

— Кто он такой? — спросил Тучко.

— Как! Вы не знаете Дивана Дивановича?

— Ну, мы же не местные, — пожал плечами Персефоний.

— Оно, конечно, так… и все-таки! Такая личность… и ученостью, и обхождением известен… Да что там долго говорить, Диван Диванович — прекрасный человек! Просто слов не находится, чтобы описать со всей подробностью. А кабы и нашлись — что веры словам? Это уж, милостивые государи, ни в каких даже аргументах не нуждается, а просто несомненный факт: Диван Диванович — прекрасный человек и истинное украшение общества.

— А какая у него бекеша! — не выдержал один из его родственников.

И тут уж всех домовых прорвало: перебивая друг друга, они принялись шумно излагать какие-то мало связанные друг с другом факты, долженствующие подтвердить высокий статус Дивана Дивановича. Особенно упирали на то, какой протопоп его хвалил, какой комиссар у него ужинал и какой городничий у него табачком одалживался, а среди этого всплыли зачем-то дыни, поедаемые фигурантом не то в огромных количествах, не то каким-то особенным способом, а каким — ни Персефоний, ни Тучко, разумеется, и не попытались понять.