Детская книга для мальчиков - Акунин Борис - Страница 45

В доску свой

Ну вот, сообразил Ластик, это я от страха с ума сошел. И очень запросто, от нервного стресса.

— Приехали, — сказал он вслух. — Кажется, я чокнулся.

Царевич вздрогнул, обернулся, захлопал глазами.

— А? — Он затряс головой, словно отгоняя наваждение. — Ты что изрек, холопишко? — Потер лоб и вполголоса пробормотал. — Ёлки, никак крыша поехала.

— Это у меня крыша поехала от вашего семнадцатого века, чтоб ему провалиться, — объяснил царевичу Ластик, окончательно убедившись, что лишился рассудка. — Вот и мерещится черт-те что.

Голубые глаза достославного потомка Рюрика моргать перестали, а наоборот раскрылись широко-широко.

— Боже Пресвятый, Pater noster, ну честное пионерское, — забормотал и вдруг как бросится к Ластику, как схватит за плечи и давай трясти. — Ты кто такой? Ты откуда тут взялся?

— Я Эраст Фандорин… из шестого класса… из Москвы… — лепетал Ластик, болтаясь в сильных руках Дмитрия, будто тряпичный петрушка. — А ты-то… вы-то кто? Почему «честное пионерское»?

Царевич выронил шестиклассника, сам тоже плюхнулся рядом, прямо на землю, вытер лоб.

— Мати Божия, свой, советский! В доску свой! «Честное пионерское»? Так я и есть пионер. Юркой меня звать. Юрка Отрепьев из пятого «Б», семьдесят восьмая школа имени Гайдара, город Киев.

— Имени Гайдара? — удивился Ластик, хотя, казалось, удивляться дальше было уже некуда.

— Ну да. Писателя Гайдара. Ты как сюда попал, Эраст? Ну имечко! Как у актера Гарина. Смотрел «Каин Восемнадцатый»? Зыконское кино!

— Нет, не смотрел. — Про такой фильм Ластик даже не слышал. — Я в хронодыру провалился. Из двадцать первого века.

— Из двадцать первого века? — ахнул пионер Юрка. — Здоровско! А я из шестьдесят седьмого года, тыща девятьсот. Тоже провалился в эту, как ты ее назвал?

— Хронодыра.

Нет, я не сошел с ума, понял тут Ластик, — мне просто повезло, ужасно, просто невероятно повезло! Недаром я у профессора экзамен на везучесть выдержал.

— Как же ты в нее вляпался? — спросил он, глядя на раскрасневшееся лицо товарища по несчастью. — Случайно, что ли?

— Да не совсем. — Отрепьев сконфуженно почесал затылок. — У нас в Киеве Лавра есть, там музей исторический, знаменитый, слыхал наверно?

Ластик кивнул. Хотел сказать, что в Киевской Лавре теперь не музей, а монастырь, как в старые времена, но не стал перебивать.

— Там пещеры есть, ближние и дальние. Чере пушки всякие, трупаки — ужас. Иноков-чернецов там ране погребали, — соскочил Юрка на старорусский и сам не заметил. — Ну вот. Я с Виталькой, это кореш мой, поспорил, что спрячусь там и всю ночь просижу, не сдрейфлю. Пошли мы в музей перед самым закрытием, я в уголке заховался, а Виталька ушел. Договорились, что назавтра, как музей откроется, он первым придет, ну я и вылезу. Я свой фонарь китайский на кон поставил, а он ножик перочинный, с четырьмя лезвиями, отверткой и штопором. — Царевич вздохнул — видно было, что ему и сейчас жалко того ножика. — Остался я один. Когда свет погасили — включил фонарик. Вроде ничего, не страшно, привидений никаких нет. Скучно только. Стал слоняться по лабиринту. Туда залезу, сюда. Потом батарейка села. Полез доставать новую, да возьми и вырони. Она закатилась куда-то, в глубину склепа. Полез я за ней. Шарил-шарил, ползал-ползал, ну и провалился в какую-то яму пыльну да смердячу, — снова выскочило выражение явно не из 1967 года. — Там пылища, кости какие-то, жуть. Я, конечно, здорово перетрухал. Заорал. Кое-как вылез. Иду по стенке, наощупь. Чую, запах чудной, какого раньше не было. Это ладаном пахло, я тогда еще не знал. Вдруг навстречу огонек. Свечка. И видно кого-то черного, в колпаке. Ну всё, думаю, прав Виталька, есть привидения! А оно, привидение-то, тоже меня увидел, да как завопит: «Изыди, наваждение сатанинское!» Это отец Савватий был, келарь монастырский. Мировой старик, мы с ним после подружились.

Юрка расхохотался, вспоминая свой давний испуг.

— Господи Исусе, лафа-то какая — поговорить по-человечески, — блаженно улыбнулся он, хлопнув Ластика по плечу. — Попал я в лето семь тыщ сотое и не сразу сообразил, что за год такой — это я уж потом узнал, что у поляков он считается 1592-й. Тринадцать лет назад это было… Выходит, я в хронодыру провалился? А я думал, это как у Марка Твена, «Янки при дворе короля Артура». Не читал? Там одного мужика, американца правда, по кумполу стукнули, он очухался — бац, а сам в средневековье. То ли на самом деле, то ли это у него шарики за ролики заехали, непонятно. Классная книжка… Ладно. Попадаю, значит, елки-моталки, в 1592 год. Деваться мне некуда, ни фига не знаю, не понимаю. Короче, остался у монахов. Я в бога, само собой не верю, но постриг принял, наречен иноком Григорьем. Без этого в монастыре нельзя. Пожил в Лавре пару годков, надоело. Захотелось мир посмотреть. Пошел бродить по свету. В Москве жил, в Чудовом монастыре. Не понравилось мне там — несоюзно, душесушно, братия друг на дружку поклепничает. Короче, полная хреновина. Свалил назад в Литву, в смысле не в Литовскую ССР, а это тут Украину так называют — «Литва».

Слушать рассказ было ужасно интересно, да и в самом деле здорово — после долгого перерыва говорить «по-человечески», прав Юрка.

— А как тебя угораздило в царевичи попасть?

В шатер заглянул какой-то дядька в ливрее, наверно слуга. Увидел, что государь сидит на земле, обняв за плечо мальчишку в драном кафтане, и обомлел.

— Сгинь, собака! — рявкнул на него Отрепьев. Слугу как ветром сдуло.

— С ними по-другому нельзя, — виновато объяснил Юрка. — Если по-вежливому — слушаться не будут. Как я в царевичи попал? — Он засмеялся. — Это вобще атас. Рубрика «Нарочно не придумаешь». Кино «Фанфан-Тюльпан». Был я в городке Брачине, два года назад. Ну и заболел, сильно. Воспаление легких. Температура, всё плывет. Лежу без памяти, монахи за меня молятся, компрессы на лоб ставят. И один из них, когда рубаху мне менял, углядел на моей груди родинку, красную, она у меня всегда была. А около носа у меня (вон, видишь?) тоже фиговина, с рождения. Плюс к тому бредил я, словеса какие-то, монахам непонятные говорил — наверно, из двадцатого века. А чернец, который мне рубаху менял, слыхал когда-то, что у царевича Дмитрия, которого в Угличе то ли убили, то ли не убили, такие же приметы. Побежал к отцу игумену: так, мол, и так, уж не царевич ли это, который от убийц спасся? И знаки на теле, и говорит чудно. Игумен пошел к магнату — ну, это главный феодал — князю Вишневецкому. А тому лестно: у него во владениях беглый московский принц. Ну и пошло-поехало. Я сначала-то отпирался, а потом сообразил: ёлки, это ж фортуна сама в руки идет. Мне, Эраська, к тому времени здешняя отсталость вот где встала. А чего, думаю? Стану русским царем. Как говорится, возьму власть в свои руки. И наведу в ихнем средневековье порядок. Как у братьев Стругацких в «Трудно быть богом» — вот это книжка! Не читал? А еще шестиклассник. У нас в пятом «Б», и то все прочли. Там про одного благородного рыцаря, который только прикидывается, будто он такой же, как все, а на самом деле он типа пришелец из космоса, — с увлечением принялся пересказывать содержание книги Отрепьев, и Ластик был вынужден его перебить.

— Юр, ты лучше про себя рассказывай.

Царевич из пятого «Б» махнул рукой.

— Да чего там. Дальше быстро пошло. Польский король меня принял, как родного. У Жигмонта свой интерес, хочет русской земли оттяпать. Римский папа тоже рад стараться. Я ему обещал Русь в католическую веру обратить.

— И ты согласился? — ахнул Ластик.

— Да какая на фиг разница? — удивился Юрка. — Что одни попы, что другие. Бога-то все равно нету. Ну а насчет русской земли, — тут он понизил голос и оглянулся на полог, — это Жигмонту шиш с маслом.

— Так ведь он тебе войско дал.

— Как же, даст он. Такой лис хитрющий, яко Сатана прелукавый. Это сандомирский воевода Мнишек набрал мне тысячу шляхтичей и всякой шпаны. Не задарма, конечно. Мнишку я обещал Новгород отдать, Псков, городков разных, и золота много. Золота дам, а без городов как-нибудь перетопчется.