Детская книга для мальчиков - Акунин Борис - Страница 35

Наследник престола

— Здрав буди, батюшко-царь! — в один голос откликнулись Василий Иванович и Ондрейка, а боярин еще и прибавил. — Изыди дух чихной, прииди благолепной!

Только батюшке-царю было совсем не благолепно. Ластик это сразу понял, когда открыл глаза и приподнялся в домовине (после чихания притворяться покойником смысла не имело).

Его величество шарахнулся от гроба так, что с размаху сел на пол. Борода тряслась, глаза лезли из орбит.

— О… ожил! — пролепетали дрожащие губы.

Понятно, что человек испугался. Всякий обомлеет, если на него чихнет мертвец. Чтоб монарх успокоился, Ластик ему широко улыбнулся. Только вышло еще хуже.

— А-а! — подавился криком Борис, в ужасе уставившись на хромкобальтовую скобку. — Зуб железной! Яко речено пророком Даниилом: «И се зверь четвертый, страшен и ужасен, зубы же его железны!» Погибель моя настала, Господи!

— Господин царь, да что вы, я вам сейчас всё объясню, — залепетал Ластик, не очень-то рассчитывая, что самодержец поймет, а больше уповая на ласковость интонации. — Я никакой не мертвец, а совершенно живой. Меня сюда по ошибке положили.

— А-а-а! А-А-А-А! — завопил Годунов уже не сдавленно, а истошно.

В каморку вбежал Василий Иванович, увидел сидящего в гробу Ластика, съежившегося на полу царя и остолбенел. Левый глаз открылся и сделался таким же выпученным, как правый. Рука взметнулась ко лбу — перекреститься, но не довершила крестного знамения.

Из-за плеча боярина показалась физиономия Шарафудина. Озадаченно перекосилась, но не более того — непохоже было, что на свете есть явления, способные так уж сильно поразить этого субъекта.

— Воскресе! — прохрипел Борис, тыча пальцем. — Дмитрий воскресе! За грехи мои! Томно! Воздуху нет!

Он опрокинулся на спину, рванул ворот — на пол брызнули большие жемчужные пуговицы.

Двое других не тронулись с места, всё пялились на Ластика.

— Руда навскипь толчет… сердце вразрыв… — с трудом проговорил Годунов. — Отхожу, бо приступил час мой…

И вдруг улыбнулся — что удивительно, словно бы с облегчением.

Как вести себя в этой ситуации, Ластик не знал. Терять все равно было нечего, поэтому он выудил из-за гроба унибук, раскрыл и включил перевод.

Потом взглянул на воскресшего покойника, уже не с ужасом, а, пожалуй, с умилением.

— Ты кто еси? Мнимый образ альбо чудо Господне?

— Никакое я не видение, я нормальный человек, — ответил Ластик и скосил глаза на экран.

Унибук, умница, сам перевел его слова на старорусский:

— Аз тлимый человек, — прочитал вслух Ластик.

Царь слабой рукой перекрестился:

— Се чудо великое. Сподобил Господь свово Ангела заради земли Русския плоть восприяти и облещися в тлимаго человека!

Повернул голову к дверце и, хоть и тихо, но грозно приказал:

— Падите ниц, псы!

Те двое разом бухнулись на колени, однако князь левый глаз уже прикрыл, а злодей Ондрейка и вовсе смотрел на «ангела» прищурясь. Похоже, не больно-то поверил в чудо.

Царь заговорил отрывисто, мудреными словами — если б не унибук, Ластик вряд ли что-нибудь понял бы.

Он, кажется, хотел сказать что-то еще, но вдруг страшно захрипел, изо рта, из носа, даже из ушей потоками хлынула темная кровь — Ластик жалостливо сморщился.

Ондрейку как ветром сдуло. Неужто в самом деле умирает? Ластик соскочил на пол, бросился к царю, приподнял его голову, а больше ничем помочь не сумел. Страшно было смотреть, как по усам, по бороде Годунова течет кровь, как растягиваются в улыбке губы, хотят что-то сказать, да уже не могут.

Донеслись крики, топот ног, и в маленькое помещение в один миг набилось ужасно много народу.

Бесцеремонно распихивая всех, вперед пробился важный старик — толстый (впрочем, как и остальные), седобородый, со сливообразным носом.

— Пошто стогнешь, государю? Опоили зельем? Кто сии злодеятели? — воинственно воскликнул он, наклоняясь над лежащим.

— Я… сам… Сам… Промысел Божий… — просипел монарх и показал сначала на Ластика, а потом на Василия Ивановича. — Он… Шуйский… изречет… мою волю…

И больше не произнес ни слова — кровь полилась еще пуще, затылок самодержца стал неимоверно тяжелым, и Ластик догадался: царь умер.

Испуганно отдернул руки. Голова Бориса стукнулась об пол, а Ластик поскорей сел на лавку и забился в угол. Ему хотелось только одного: чтоб на него перестали обращать внимание.

Бородачи смотрели на неподвижное тело с одинаковым выражением — любопытства и ужаса. Некоторые закрестились, некоторые стояли так.

— Рцы, князь Шуйский, — сказал сливоносый (он из всех, видимо, был самый старший). — Яви нам царскую волю.

И низко поклонился. Остальные последовали его примеру.

Василий Иванович (правильно, его фамилия «Шуйский», а не Шаинский и не Шиловский, вспомнил теперь Ластик) откашлялся, но начинать не спешил.

Унибук уже был наготове — тут нельзя было пропустить ни единого слова.

Это известие никого не удивило — кроме Ондрейки. Тот так и вылупился на боярина своими кошачьими глазами. Прочие же с интересом уставились на Ластика, который сидел ни жив ни мертв и сосредоточенно смотрел в книгу — боялся встретиться с придворными взглядом. То, что князь Шуйский переврал волю Годунова, Ластика нисколько не расстроило. Не хватало ему еще на царский трон угодить! Навряд ли в истории был такой самодержец — Ластик Первый.

Главный из бояр, которого хозяин назвал «князем Мстиславским», махнул рукой, все снова склонились бородами до самого пола, распрямились.

Четверо придворных почтительно подняли с пола мертвеца, а Мстиславский, разглядывая Ластика, спросил:

У Шуйского ответ был наготове: