У птенцов подрастают крылья - Скребицкий Георгий Алексеевич - Страница 90

Помню ехидные, прикрытые маской смирения и благолепия наскоки человечка в очках на священников. Он-то, кажется, первый и подлил масла в огонь.

Кротким, елейным голоском он начал говорить о том, что они, сектанты, смиренные овечки, агнцы божьи, собираются во единое стадо, собираются для совместной молитвы, для воздаяния хвалы и благодарности господу богу за его превеликие милости. А в это время попы, разжиревшие, алчные, яко звери рыкающие, норовят растерзать их, кротких овечек, чтобы силой затащить в церковь и драть с них семь шкур, как дерут они с других прихожан.

Священники не выдержали такого публичного посрамления, стали упрекать человечка в сереньком пиджачке, что он совсем не овечка, а просто волк в овечьей шкуре, что они, сектанты, хотят расколоть церковь божью, ложью и клеветой оторвать от нее верных сынов, вовлечь их в богоненавистную ересь. Что они, сектанты, не Христовы овечки, а бесовы приспешники, что их всех в острог, на поселение сослать надо, в Сибирь упрятать, чтобы народ зря не смущали.

Приехавший из Тулы лектор вначале не вмешивался в этот жаркий спор, сидел скромно в сторонке. С виду он походил на рабочего с завода. Слегка улыбаясь, он поглядывал на сражающихся. Ораторствовал больше всех человечек в сером пиджачке. Но теперь он уже больше не походил на кроткого христианина, покорного воле божьей, наоборот, теперь он походил скорей на драчливого петуха: очки он передвинул на лоб, открыв полностью свой острый петушиный клюв. Даже волосы на голове взъерошил, точно петушиный гребень. Лицо его было багрово-красное, глаза метали молнии. Чувствовалось, что эта «овечка», пожалуй, сама волка сожрет.

Священники тоже разгорячились. Они дружно, всем скопом, нападали на своего противника. Все трое рослые, дородные, с богатой шевелюрой до плеч, С окладистыми бородами.

Мне казалось, что еще миг — и они все втроем перейдут от словесных убеждений к физическому воздействию. Признаюсь, мне очень хотелось поглядеть, сможет ли этот «серенький петушок» отбиться от трех бородатых гигантов.

Но дело до рукопашной, увы, не дошло. Все ограничилось словесной бурей. В ответ на горячие упреки священников в ереси, в своекорыстии «серый петушок» выждал удобный момент словесного затишья и обратился к одному из нападавших на него.

— Вот вы, святой отец, упрекаете нас в корыстии и ставите нам в пример свое бескорыстное служение господу богу. А припомните, как этой осенью в вашем приходе нищенка одна умерла, раба божья Сергеева Серафима Петровна. У добрых людей за ради Христа ютилась. Перед смертью-то ноги, руки у нее отнялись. Соседка к вам прибегала. Больная, мол, во грехах покаяться хочет. А вы, отец святой, какой ответ ей дали? «Я задарма по всем дворам ходить не обязан, мне, мол, господь бог тоже даром к сапогам подметки не подбивает».

— Врешь! — грозно ответил священник. Я сам в ту пору болел, потому и не пошел, а вовсе не из корысти.

— А вы, отец святой, вознеслись бы мольбой к господу богу.

— Правильно! крикнул кто-то из задних рядов.

— И то правильно, обрадовался поддержке «петушок». — Бог бы враз от болезни ослобонил. Придал бы вам силы, крепости на святое, богоугодное дело.

В зале послышался смех.

Священник не стерпел издевки. Он вскочил, огромный, страшный, готовый поддать еретику.

— Я те, сукин сын! — загремел он, наступая на сразу оробевшего «петушка». — Я те, чертово отродье!..

Но тут на помощь пришел лектор из Тулы. Он постучал карандашом по графину и, усмехнувшись, одними глазами указал разгневанному служителю культа на его нагрудный крест.

Священник спохватился, широко перекрестился.

— Прости, господи! Осквернил уста я из-за этой сво… — Он поперхнулся, махнул рукой и, тяжело дыша, сел на свое прежнее место.

— Разрешите и мне несколько слов сказать, — обратился лектор к своим собеседникам.

Все угрюмо молчали, верно, поняли сами, что зря так расходились.

— Так я вот что хочу сказать, — продолжал лектор. — Я сидел вот тут, в уголке, сидел и слушал, как мирно, воистину по-христиански беседовали между собой пастыри церкви божьей…

В зале опять послышался смех.

— …слушал и думал, чему же хорошему они могут научить народ, если готовы каждую секунду друг другу в глотку вцепиться. А чему они учат? — Он обратился к священнику, сидящему рядом. — Как у вас там, в священном писании-то, говорится: легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в царствие божие. Так, что ли?

Священник утвердительно кивнул.

Лектор продолжал:

— Так почему же все ваши верующие — купцы, помещики и прочие богатеи — не раздали добровольно своих богатств? Неужто им всем не хотелось попасть в царствие божие, а хотелось в аду у чертей на сковороде жариться? — Он остановился, ожидая ответа.

Никто из священников ему не ответил. Зато «серый петушок» сразу приободрился:

— Правильно говорите! Истину Христову изрекаете. Церковники и их приспешники забыли слово божие, в богатстве, в мирской суете погрязли. Вот мы, агнцы божии…

— Подождите, — прервал его лектор, — я вас слушал да еще от побоев спас, послушайте и вы меня.

«Петушок» сразу умолк.

— Вы, я слышал, из Тургеневской волости сами-то?

«Петушок» утвердительно кивнул.

— Папаша-то ваш, кажется, скотом торгует? И вы вместе с ним?

«Петушок» опять кивнул, уже не так охотно.

— Так как же это получается? В святом писании сказано: «Раздай все и иди за мной», а вот вы, наоборот, все только приобретаете. Куда же вы на том свете попадете, в рай или прямо в ад? Неужто коровы дороже вам вечного райского блаженства?

— Я слаб, как все люди, — мрачно возразил «петушок», принимая опять обличив смиренной овечки. — Слаб духом, но надеюсь на великую милость божию. Надеюсь, что замолю грехи свои вольные и невольные.

— А вы не грешите лучше, — посоветовал лектор, — тогда и замаливать не придется.

— Слаб духом, вот и грешу. Грешу и надеюсь на прощение грехов своих. В милосердие божие верую, — отвечал человек в пиджачке.

— Значит, Иисус Христос наврал про верблюда и игольное ушко, попугал только богатеев? — спросил лектор. — Значит, и богатый тоже может рассчитывать попасть в рай?..

На это ему никто ничего не ответил.

— А если в этом он наврал, кто мне поручится, что все остальное в вашем священном писании не сплошная ложь? Вы бедноту, простой народ учите: не гонитесь, мол, за богатством на земле. Приобретете его — потеряете вечное блаженство на небе. А богатеи ничего из своего богатства народу не отдают, только твердят вроде того, — он кивнул в сторону «петушка», — слабы, мол, духом, господь простит грехи наши. Все ваше учение — жульничество, головы мутите простым людям, вот и все. — Он остановился в ожидании ответа от священников. — Ну, что ж вы молчите? Я ведь против бога вашего, против религии говорю. Докажите, что я неправ.

— Доказательство тут ни при чем, — нехотя ответил священник из собора. — Вера в господа бога в сердце человеческом обитает, а не в разуме его. Разум дьявол смущает. К сердцу надо прислушиваться, тогда благодать и откроется.

— Постойте, — улыбнулся лектор. — Насчет того, где у кого господь бог, речь впереди. Вы мне насчет богатства земного и царства небесного ответьте. Вот я еще вчера к вам в Чернь приехал. Вечером с ребятами-комсомольцами по городу гулял. Три церкви у вас. Возле каждой домик, прямо скажу, загляденье. И сад и пчельник. Всё честь по чести. «Чьи, спрашиваю, эти дома?» — «Поповские», — отвечают ребята. — Лектор снова взглянул на трех священников. — Что ж вы, отцы святые, свои дома-то неимущей братии не отдаете? Как же с этаким добром — да в рай к господу богу?

— Велико милосердие божие, — ответил второй священник. — Все мы люди, все грешны перед господом богом. Да помилует, да простит нам грехи наши.

— И в рай пригласит? — добавил лектор. — Нет, отец святой, тут что-то неладно. А ежели кто, к примеру, вашей проповеди-то поверит да и раздаст свое имущество, что тогда? Вот у поэта Некрасова есть такие строки: