Без права на жизнь - Голодный Александр Владимирович - Страница 36

— Друзья, я не священник и не святой. Не ждите от меня чудес. Чудо в сердце каждого из вас. Поверьте в него, и оно свершится.

— Ты точно это знаешь, Тех?

— Да. Пойдем, парни, время идет. Нам еще место искать.

Долго бродить не пришлось. Кэп несколько раз посмотрел по сторонам и уверенно свернул к мусорным терриконам. Полчаса блужданий между серых гор отходов — и вот знакомые строительные мешки. А среди них выглядывают округлые бока пластиковых баков. Где-то в городе проводился капитальный ремонт дома, и все старое водяное оборудование вывезли на свалку. Переплетение пластиковых труб, вижу несколько кранов, баки водонагревателей. Уже отлично.

— Парни, вперед, разбирать гору. Делай, как я!

Подавая пример, забираюсь наверх, оглядываюсь. Нет, похоже, куча с нужным добром одна. Начинаем копать.

Уполовинив гору, садимся отдохнуть и перекусить. Достаю из верной сумки шесть пинтовок чая и солидный пакет хлеба с ломтиками копченого бекона. Спасибо кухне, друзья-шныри позаботились. Улыбнувшись, Кэп с Джоком переглянулись, стол на листе пластика дополнился кульком с кусочками бисквита и двухпинтовкой сидра. Моем руки и обедаем.

— Тех, а почему ты сидр не пьешь?

И что мне прикажете отвечать? Что в прошлой жизни я ненавидел пиво?

— Я же стертый, Кэп. Похоже, что-то в голове повредилось.

— У всех бы так повреждалось.

— Ты особо не мечтай, вдруг исполнится?

— И что будет плохого?

— Пить тебе, Кэп, тогда придется в одиночку. А это уже алкоголизм.

Посмеявшись, парни глотнули по последнему «за алкоголизм». Смотрю на часы. Уже два. Хотелось бы передохнуть, но надо работать. Встаю, сдергиваю со склона очередной мешок.

Удача любит упорных: почти на самом дне обнаруживаю все-таки короб стиральной машины, треснувшая крышка лежит рядом. Двигатель и блок управления сняты, но барабан на месте. Ага, сломана одна ось, но это мелочи.

— Оно, Тех?

— Оно самое. Все парни, ходить будете в профессионально выстиранном. Эх, нам бы еще утюжок!

Теперь главный вопрос: как нести? Вязанка хорошего бруса, пластиковые трубы канализации и водопровода, стиральная машина, бак водонагревателя. Связываю шпагатом трубы в два штабеля. Выглядит грозно, но вес небольшой. Делаю из мешков четыре лямки, закрепляю. Можно нести за спиной. Оснащаю бак подобной перевязью, пробую. М-да, тяжеловато. Брус отдельной вязанкой, стиральную машину в большой мешок из синтетической нити, привязываю лямки. Моя увесистая сумка, полная метизов, кранов, переходников, попался даже сломанный инструмент. Еще эпических размеров мешок отличной полиэтиленовой пленки и два связанных горловинами неполных мешка прочной строительной одежды и перчаток.

— Что маешься, Тех?

— Думаю, как плохо быть жадным хомяком.

— Сочувствую. Завязал хорошо?

— Старался. Если начнет валиться, перевяжем. Шпагат я взял.

— Тогда нечего переживать, дотащим. Парни, разбирай.

— Кэп, время пятый час. Давай рванем по короткой дороге.

Нашего сурового Кэпа одолевает сомнение.

— Кэп, еще день, пройдем быстро. По короткой дороге уложимся в два часа. Доверься мне.

— Хорошо. Пару раз я там проходил. Пойдем.

Держим темп. Как там здоровяки? Лица красные, сидра, наверное, много пьют. На Солдате вязанка труб с него размером, но идет хорошо. Кэп с громадным мешком замыкает колонну. Прошел час, когда я понял, что иду по бывшей улице. Стена неожиданно отступила в сторону, а мы оказались между выступающих из мусора остатков обугленных стен. Прошел еще десять шагов и…

— Бегом, свиньи, бегом!

Удары прикладами, злобный лай двух бульдогов на коротких поводках. Остервенело орущие, потные солдаты-мулаты в обтянутых сеткой касках и форме с засученными рукавами. Офицер со стеком в классическом пробковом шлеме, на лице надменное презрение и отвращение. Жителей села загоняют в небольшое щитовое здание правления на площади. Испуганно плачут дети, младенцы на руках матерей заходятся криком. Отставших стариков пинками загоняют в дом, захлопывают дверь, подпирают ее досками.

— Командуйте, лейтенант.

— Н-но сэр, там же только старики, женщины и дети.

Юный офицер в полевой форме с лейтенантскими звездочками умоляюще смотрит на командира.

— Все их мужчины в Реджистансе, Уильям. Командуй, сопливый ублюдок, или я вышибу тебе мозги. Здесь чистеньких не будет — это война.

— Сэр…

— Лейтенант, считаю до трех. Один… Два…

Завороженно глядя в черное дуло пистолета, лейтенант срывающимся голосом кричит:

— Огнеметчики!

Двое с ранцами за спиной становятся напротив окон. Синими огоньками горят запальники.

— Пулеметчик, на позицию!

Второй номер ставит треногу, здоровый метис закрепляет пулемет, заправляет ленту. Черный раструб пламегасителя смотрит на дверь.

— Ну?

Мальчик-офицер зажмуривается:

— Огонь!

Длинные струи чадящего пламени ударяют в открытые окна. Страшный нечеловеческий крик сжигаемых заживо. Стены правления трясутся от множества идущих изнутри ударов. Еще две струи пламени. Подпертая дверь распахивается, из нее выбегают горящие комки, только что бывшие людьми. Заходится длинной очередью пулемет. Смолкает. Слышен нарастающий треск полыхающего дерева и горящих человеческих тел. Стоя на коленях, лейтенант мучительно блюет. Огнеметчики поджигают дома на деревенской улице.

Рывком страшная картина закрылась, вокруг меня лица. Глаза смотрят прямо в душу, каждый хочет рассказать о своей жизни, поделиться горем и болью, бесконечным горем и невыносимой болью…

— Тех! Тех!

— Сеант!

— Сержант!

Небо. Чистое синее небо.

— Слава богу, ты очнулся.

Горлышко бутылки оказывается у губ, пытаюсь напиться.

— Кэп, перестань меня трясти. Отставить, парни, я жив.

Меня поднимают, силы быстро возвращаются, только в душе как будто горит беспощадное пламя. Оглядываюсь и вздрагиваю, узнав место.

— Что с тобой было?

— Ты шел и вдруг упал. Тех.

— Парни, вы ничего не почувствовали, не слышали?

Они переглядываются.

— Как будто был крик.

— И гарью пахнуло. Но ничего не горит.

— Их сожгли. Всех их сожгли.

— Что? Тех, ты что?

— Всех жителей села сожгли живьем за то, что их мужчины ушли в Реджистанс.

— Тех, тебе опять плохо?

— Тех?

— Не верите? Идите за мной.

Вот пустое место. Площадь. Оно.

— Здесь горело правление.

Здесь стояли огнеметчики.

Здесь стрелял по умирающим пулемет.

— Тех, этого не может быть. Ты не можешь этого знать…

Хватаю цапалку, яростно рою. Песчаная земля. А в ней… Поднимаю руку с горстью ржавых гильз.

— Теперь ты веришь, Кэп? Или мне показать кости сожженых?

Парни потрясенно молчат. На лице Солдата слезы. Помедлив, бросаю гильзы.

— Пойдем, бойцы. Здесь уже ничего не изменить.

Подбираем груз, уходим. Вспоминаю, останавливаюсь у того места, где стоял крайний дом. Раскапываю мусор. Обгоревшая крышка люка. Поддеваю цапалкой, открываю. Обломки сгнившей лесенки лежат внизу.

— Пауэр, помоги, пожалуйста.

Уцепившись за могучую кисть, плавно опускаюсь в погреб. Вот она — рассохшаяся бочка. Засовываю руку и достаю завернутый в ломкий от времени полиэтилен древний чугунный утюг, разогреваемый углями. Когда-то он служил гнетом для соленых огурцов красавице-хозяйке.

— Парни?

В люк опускается свернутый жгутом мешок. Цепляюсь. Сильные руки выдергивают наверх. Показываю находку.

— Как ты узнал?

— Мне сказали призраки…

Я чувствовал себя все хуже и хуже. В висках стучало, болела голова, ощутимо пошатывало, подкатывала тошнота. Парни молчат, но по взглядам понимаю, что выгляжу не очень. Вот и ангары. У входа в шныревскую стоят Плотник и Кент. Плотник заулыбался, но, когда мы приблизились, улыбку сменила тревога.

— Тех, что с тобой? Ты весь белый!

— Тех, как ты себя чувствуешь?

— Не очень хорошо, сэр Кент. Это приступ, у меня уже были такие. Позвольте пойти лечь.