Поход викингов - Оливье Жан - Страница 7

— Убери руки, Глум, сын волка! Я пришел сюда как человек свободный, чтобы ответить перед лицом закона. Я ждал под сводами Длинного Дома. Но теперь я вижу, что здесь уже нет законов, а есть люди с опущенной головой и бегающим взглядом… Слышишь, Глум, отпусти ребенка! Это приказывает тебе Эйрик Рыжий! Ты слышишь мой приказ?

Его огненные пряди развевались за плечами, а сжатый кулак, твердый, как палица, медленно поднялся над его головой. Грудь Эйрика вздымалась, подобно кузнечным мехам, растягивая полоски с металлическими кружками, нашитыми на оленью куртку, которая, казалось, вот-вот разорвется по швам.

Пронзительные крики чаек, словно осколки камней, падали с высоты на толпу, разрывая невыносимую тишину.

Тем временем Глум Косоглазый с вызывающим видом ударил Лейфа по зубам и, согнувшись вдвое, похожий на хищника, выжидающего первого промаха противника, чтобы накинуться на него, начал приближаться к Эйрику Рыжему.

Толпа любопытных расступилась.

Льот Криворотый и Торгрим отпустили Вальтьофа. Лейф рукой вытирал кровь, струившуюся с его губ.

Лежа на земле, Скьольд не мог оторвать взгляда от сжатого кулака Эйрика Рыжего.

Рюне Торфинсон стал белее снега. Казалось, что он с каждым мгновением делается все меньше и меньше и еще немного — совсем растает в группе своих растерянных приспешников, теснившихся вокруг повелителя.

Внезапно Глум Косоглазый прыгнул с легкостью, несвойственной его тяжелому телу. В его правом кулаке сверкнул нож, с каким ходят на зверя.

Эйрик Рыжий не двинулся с места. Молниеносным, точно рассчитанным ударом он остановил прыжок Глума. Тот упал, словно сраженный молнией бык. Его лобные кости затрещали, как сломанные ветви.

Эйрик даже не удостоил взглядом гиганта, распростертого у его ног. Подойдя к Лейфу, который ощупывал ушибленные челюсти и рассеченные губы, он положил руку на плечо юноши.

— Лейф, сын Вальтьофа, — сказал он, — ты один показал себя достойным великого имени викинга. Ты один!…

Можно было подумать, что он говорит только с Лейфом. Юноша зарделся от волнения. Взгляд Эйрика скользнул от него на дорогу, пересекавшую Эйрарбакки, на узкую щель фьорда, на серый мол, на «Большого змея» и на волны открытого моря, догонявшие одна другую.

— Эйрик Рыжий!… Эйрик!… — пробормотал Лейф.

Моряк вздрогнул, словно его вырвали из другого мира, возникшего из пенистой дали.

— Слушай, Лейф, теперь ответь на вопрос Гаральда Толстопузого: почему ты до сих пор не сообщил о пребывании Торстейна в горах фьорда Аслакстунга, а дожидался этого дня?

Он говорил громко, чтобы слышно было всем.

Лейф вытер кровь с рассеченной верхней губы. В глазах его зажегся гневный огонь.

— Я был уверен, что ты вернешься, Эйрик Рыжий. И вот мы договорились с братом Скьольдом, что будем ждать твоего возвращения и тогда разоблачим двуличного Рюне Торфинсона. Это чистейшая правда. Не так ли, Скьольд?

— Да, это чистейшая правда, — подтвердил мальчик, крепко сжимая загрубелую руку дяди Бьярни.

— Ну вот, теперь все ясно, — сказал Эйрик. — Викинги Исландии, вы можете судить изгнанников, но сначала назначьте должную кару Торстейну Торфинсону и его отцу Рюне, которые сами нарушили закон… Что касается нас, то мы можем уплатить вам выкуп и готовы это сделать. Мы с Бьярни Турлусоном и нашими спутниками привезли богатства, невиданные в Исландии… Мы возвратились сюда, не страшась ни бурь, ни блуждающих льдов, чтобы отдать вам все, что мы сумели добыть…

Люди приблизились к нему, невольно поддаваясь притягательной силе этого мощного голоса.

Даже Льот, Торгрим и самые ярые приверженцы Рюне Торфинсона сразу отбросили всю свою злобу и ненависть к его врагам.

— Значит, море не кончается у шхер Гунбьерна? — вполголоса произнес Гаральд Толстопузый, как бы желая преодолеть суеверный страх.

Все ждали. На какое-то мгновение людьми овладело чувство вновь обретенного единства. Одна и та же кровь в одинаковом ритме билась в жилах этих людей, одинаковым увлечением горели их взгляды. Все запреты были отброшены в сторону, и, если бы не распростертое на земле тело Глума Косоглазого, все недавно случившееся казалось бы дурным сном.

Эйрик Рыжий повернулся к Бьярни. «Как по-твоему, — спрашивал его взгляд, — не пора ли уже сказать им все, что мы думаем?»

Веселый и озорной огонек зажегся в серых зрачках Бьярни Турлусона.

Не в силах сдержаться, Лейф обеими руками схватил руку Эйрика Рыжего:

— Эйрик! Скажи же! Значит, море не кончается у шхер Гунбьерна?…

— Море, мой мальчик, беспредельно, «а шхеры Гунбьерна — всего лишь камешки среди неизведанного океана… Мы сами решили, что эти скалы — граница океана. Мы были недостойны крови викингов, наших предков, да и сердца наши, должно быть, одряхлели.

— О Эйрик! Я тоже так думал! Говори же скорее, с чем ты вернулся? Ты открыл для нас новые земли?

— Больше того! Я обрел сам и вдохну в вас силу и мужество, чтобы идти вперед, все вперед и вперед. В поисках новых морей!

Говоря это, Эйрик с удивлением подумал, что обращается только к этому мальчику с пытливыми глазами. Между сердцем отважного викинга и сердцем Лейфа протянулась незримая нить крепче якорной цепи.

— Именем Фрейи, клянусь, я это знал! — с восторгом воскликнул Лейф. — ТЫ открыл за шхерами Гунбьерна большую землю! Расскажи нам о ней. Как ты ее назвал?

— Ты прав, мальчик. Там в самом деле оказалась большая земля. Двое суток мы плыли вдоль ее берега к северу, и все время, насколько хватал глаз, чередовались мысы и бухты. Но мы вынуждены были повернуть назад, ибо путь нам преградили ледяные горы, высокие, как утесы. Итак, мы открыли большую землю, где в изобилии водятся медведи и тюлени, а в долинах растет густая трава. Вот почему мы назвали эту землю Гренландией.

— Гренландия?… Красивое название!

И вдруг долго сдерживаемое волнение прорвалось. Толпа закидала Эйрика Рыжего вопросами. Все говорили одновременно. Может ли там расти ячмень? Много ли рыбы в тамошних водах? Долго ли там лежат снега? Придется ли отвоевывать эту землю у коренных обитателей? Тысяча вопросов, теснивших друг друга, как овцы у водопоя.

Глум воспользовался общим возбуждением и уполз на четвереньках. Хоть он еще не совсем пришел в себя, но понял, что прибытие Эйрика Рыжего сильно поколебало положение Рюне Торфинсона.

Длинное и просторное жилище Торфинсонов было единственной деревянной постройкой в Исландии. Двадцать лет назад старый Рюне за дорогую цену вывез из Норвегии еловые бревна. «Деревянный дом», как его теперь называли, свидетельствовал о прочном благосостоянии семьи Торфинсонов и служил как бы символом их могущества.

Не успел Глум Косоглазый миновать изгородь, отделявшую двор от дороги, как к нему во всю прыть кинулся кривоногий Хаук Свинопас.

— Не входи, Глум! Не входи! Там Торстейн. Он остервенел от злости. Я видел его глаза, когда он входил в дом. Они вращались, как мельничные жернова. — Хаук понизил голос: — Мне кажется, Глум, у него сейчас бешенство берсерка (Берсерк — свирепый воин, приходящий в исступление и одержимый припадками безумия. Согласно поверью, воин, в которого вселился берсерк, делался неуязвимым.): на губах выступила пена, и он кусает свой щит.

Глум Косоглазый молча скривил губы — это у него означало улыбку. Уж если ярость Торстейна пригнала его сюда, Эйрик, как он ни силен, должен теперь поостеречься. Раз сын Рюне Торфинсона покинул свое убежище во фьорде Аслакстунга, значит, — Глум в этом не сомневался — он собирается драться с мореплавателем. Должно быть, тролли (Тролли — в скандинавской мифологии сверхъестественные существа, враждебные человеку.), горные духи, поведали Торстейну о возвращении его врага.

— Не переступай порога, Глум! — заклинал Хаук, цепляясь за меховую безрукавку Косоглазого.

— Отвяжись, проклятый горбун!

Привлеченный шумом, Торстейн открыл тяжелую, окованную железными полосами дверь. В руке он сжимал короткое копье, готовый нанести удар.