Элевсинские мистерии - Лауэнштайн Дитер - Страница 54

С рожками бычьими Месяц, бродящий в ночи небожитель!

В факелах шествий ночных, о Луна, благозвездная дева,

То ты полнеешь, то'таешь, и женщина ты, и мужчина,

О конелюбица, о плодоносная, матерь ты году.

Мистов душой укрепи, память у них пробуди об обряде

Благосвященном, богиня, забывчивость прочь отгоняя!208

Двойной знак по возможности должен быть виден, пока не появится солнце.

Конец Четвертой оргии.

В преддверье жрица Гекаты подает каждому мисту руку, предупреждая: "Молчи!"

Конец ночного празднества.

Когда перед заходом солнца процессия достигала жертвенника Триптолема и жрецы вместе с изображением Maicxa исчезали за воротами святилища, мистам требовалось время, чтобы освежиться и приготовиться к долгому ночному празднеству. Поэтому танцы нереид между колодцем и храмом Артемиды вкупе с последующим жертвоприношением хлебов начинались, видимо, приблизительно через час после захода солнца. Празднество на площади возле стены, в котором косвенно принимали участие все элевсинцы, в том числе и не бывшие мистами этого года, занимало часа два. Затем следовало чтение устава, между внешними и внутренними воротами. Таким образом, проходило примерно три часа ночного времени. Последнее очищение, которое под вторыми воротами получал каждый, а стало быть, оно повторялось раз пятьсот, тоже занимало целый час. Значит, к началу Первой оргии было уже 22 часа, а то и больше. Если отвести на каждую из оргий максимум час, на промежуточную оргию — полчаса, а на переходы — самое малое десять минут, то во время Второй оргии наступала полночь. Реконструированный нами текст требует меньше времени, но он минимален.

Апулей называет кульминацией мистерий Исиды в императорском Риме полночное солнце в сияющем блеске209. Если Элевсинии имели аналогичную структуру — а нам кажется, так оно и было, — то этот созерцательный образ открывался в Третьей оргии. При малом числе мистов, которые принимали элевсинские посвящения вплоть до VII века, два полуночных часа — от 0 до 2, — возможно, отводились для Третьей оргии как сокровеннейшей части мистерий. В римскую эпоху при тысяче и более участников Третья оргия, скорее всего, занимала следующие два часа — от 2 до 4 утра. Конец Четвертой оргии выводил торжественную процессию к древней пещере за храмом Плутона. Если отвести на это еще полчаса, то не позднее пяти утра участники снова были на площади у колодца, еще под звездами, с глубоким чувством созерцая Утреннюю звезду, Венеру.

С восходом солнца — в сентябре-октябре между 6 и 7 утра — мисты поодиночке или группами уже шагали домой в Афины, куда и добирались к полудню. Там праздник продолжения не получал. Вместе с подготовкой афинянин тратил на мистерии неполных 24 часа, а с обратной дорогой — более суток без сна. Молодым людям это не составляло труда, а мисты в большинстве и были молоды — от девятнадцати до двадцати пяти лет. Люди пожилые, состоятельные, миновав Рэты, пользовались колесницами и повозками. На мосту через ближний к городу Кефисс каждому дозволялось крикнуть "священным мистам" любую брань и скабрезность. Ответом было молчание.

5. Отражения таинств

В IV веке до Р.Х. в Афинах из дионисийского танца родилась драма, в частности трагедия. Особую роль в этом эллины отводили Феспиду (ок. 535 года до Р.Х.). Немецкие классики в своем понимании древней трагедии основывались вовсе не на созданных в 472 году "Персах" Эсхила (525–456), хотя это, вероятно, самое древнее сценическое произведение, а на его же "Прометее Прикованном", который был поставлен в 458 году. Именно в "Прометее" они усматривали начало греческой драмы, сравнивая его с библейским рассказом о грехопадении человека и спасении его благодаря нисхождению во ад и воскресению Христа. Авторы более позднего времени, например М. Крюгер в своей книге "Лики трагического. Драма и инициация", также ведут отсчет от этой трагедии Эсхила.

И в сказании о Прометее, и в библейском символе рая присутствует мотив вины, связанной с обретением знаний и умений. Тут и там вопрос, не увидят ли далекие потомки в как будто бы виновном наставнике — победителя, оставлен открытым. У Эсхила один за другим держат речь титан Прометей, титан Океан, гонимая Герой смертная девушка Ио — ее роль вполне под стать мис-ту — и олимпийский бог Гермес. Громовержец Зевс действует, но не произносит ни слова. Смысл истории куда глубже, чем полагает правящий готовым миром Зевс. И страждущий титан Прометей знает об этом.

Прометей слышит гром, чувствует удар молнии и кричит: "И всю эту бурю послал на меня разгневанный Зевс, чтоб меня устрашить!" Титан нисходит в Тартар, в стихию земли, зная о грядущем восхождении в огне, — для людей в этом заложено знание о силе преображения в таинствах. Таинства воспринимают грядущую метаморфозу личностно; поэтому главное в драме — имя божественного владыки будущего.

Создав первых людей, Прометей подарил им небесный огонь. Он знал, чтб делает, хотя в наказание висит с тех пор крестообразно распятый на утесах Кавказа. Его палач и страж Гефест, как и он сам, властвует огнем, особенно подземно-вулканическим. Гермес тщетно старается выпытать у Прометея, которому открыто грядущее, имя и происхождение будущего властелина мира; Прометей молчит. Лишь посещающим его богам воды и ветра он кое на что намекает.

В таинствах на первом месте было, скорее всего, божество ветра, то есть Артемида или здесь — Гера со своей посвященной Ио; лишь затем следовал Посейдон как владыка вод. Перестановкой древний поэт маскирует мистерию. В остальном же трагедия повторяет строение элев-синских таинств, коль скоро путь через стихии отвечает порядку ветер — вода — земля — огонь.

В основе едва ли не каждой аттической драмы V века лежит заданный мистериями образец, который отчетливо просматривается в комедии Аристофана "Лягушки" (405 г.). Мы видим здесь Диониса, которого Геракл ведет в Гадес, у Ахерона ему надоедают лягушки — души, не обретшие избавления. Но вблизи Плутонова дворца оба они слышат музыку флейт: это процессия душ, что были посвящены в Элевсинии и теперь, после смерти, направляются в Элизий. Мертвые мисты поют те же песни, какие пели, шагая из Афин к Элевсину. Перед троном Плутона решится, который из великих трагиков столетия — Эсхил, Софокл или Еврипид — наиболее велик. Ситуация напоминает вторую сцену в Гадесе из "Одиссеи", где к концу эпоса Агамемнон и Ахиллес оценивают свой земной путь. В таинствах решение приходится на Третью оргию, и принимают его боги огня; зовутся они, как правило, Гефестом и Прометеем-Дионисом. Если Первая оргия — под знаком ветра и речи — напоминает странствия Иисуса-учителя, то Вторая — под знаком стихии воды — напоминает страсти, о которых повествуют Евангелия, а Третья — под знаком стихии земли и огня — смерть и нисхождение Спасителя во ад. (Евангелия об этом умалчивают, но зато говорит христианский Символ веры). Воскресение его стоит под знаком света и соответствует явлению богини в желанном "созерцательном образе" во время Третьей оргии.

Этот гимн — детальнейшее вербальное свидетельство Элевсиний. Гомеровским древние называли его, а также еще 33 песни потому, что особенностями языка он родствен гомеровским эпосам и Фукидид (f 400 до Р.Х.) в своей "Истории" (III, 104), согласно преданию, приписывает Гомеру I гомеровский гимн (в честь Аполлона Делосского). Певец этого гимна называет себя "зренья лишенный певец, что живет на Хиосе высоком"; Фукидид делает отсюда вывод, что это Гомер. Впоследствии авторство распространили на все собрание.