Запрещенный Рюрик. Правда о «призвании варягов» - Буровский Андрей Михайлович - Страница 21

Мало кто из жителей побережья общался с жителем фьорда – колоссальным осьминогом-пульпом или вытаскивал из сетей морского змея; далеко не всякий швед видел в хлопьях несущейся метели санки Снежной королевы. Но, живя на краю обитаемой земли, северянин все время ожидает появления «иного». Того, кто живет за пределами человеческого жилья.

Во время природных экстремумов, когда человеческое бытие еще менее комфортно и благополучно, чем обычно (штормы, метели, зимний мрак и т. д.), ожидание «другого» неизбежно усиливается.

Скандинавы жили в особой среде; они и сами не очень понимали, где границы возможного и как разделяется мир реальный и потусторонний. Для жителя большинства стран и земель это показалось бы симптомами сумасшествия.

Дети набеговой системы

Все это – и экономика, и дефицит ресурсов питания, и вражда всех ко всем, и жизнь на Севере – формировало тип сознания, который очень отличался от характерного для большинства земледельческих народов. Ведь земледельцы обычно не только трудолюбивы, но и добродушны. Для них важно воспитать молодежь не только в уважении к труду, но и в миролюбии. Они не склонны мстить и быть жестокими. Земледельческие народы учат детей сотрудничать, а не воевать, искать точки соприкосновения, дружить с соседями, уважать старших, помогать младшим…

У скандинавов же формировались черты характера, очень похожие на черты характера жителей Северного Кавказа. По схожим причинам и в Скандинавии, и на Северном Кавказе общество веками жило в условиях «относительного перенаселения». Проблему перенаселения и скандинавы, и кавказцы решали похожими способами – через набеги на соседей.

Набег позволял жить за счет других, более богатых обществ. К тому же в набегах всегда погибала какая-то часть молодых мужчин; за счет дренгов регулировалась численность населения: даже если дренги и неудачны, все-таки население росло не так быстро, в какие-то периоды даже и сокращалось. Тем, кто остался в Скандинавии, хватало даже оставшихся продуктов.

А главное – система виков сформировала и тип общества, и совершенно определенный человеческий типаж.

Способность участвовать в вечной войне всех против всех воспитывала людей невероятно агрессивных, крайне жестоких, очень равнодушных и к собственным страданиям, и к страданиям других людей.

На протяжении веков самым выигрышным способом поведения была готовность к военным действиям, к бою в любой момент. Сам лично норманн воевал против истинного или надуманного «обидчика»; силами своей семьи – против других семей, живших в их укрепленных хуторах; в составе отряда своего рода или племени воевал против других родов и племен. Война была образом жизни, привычным фоном человеческого существования.

…Один из варягов, служивших Ярославу Мудрому, узнает: другой дружинник – потомок человека, с которым у его рода кровная месть. Убийство совершил не сам его сослуживец, а его прадед, и совершил давным-давно, в другой жизни – в Скандинавии. Но мстить-то «необходимо»! Ночью варяг привалил бревном дверь избы и подпалил ее с нескольких сторон. Вместе с «врагом» погибло еще несколько человек… Ну и что?! Варяг действовал в полном соответствии с нормами своего общества.

«Только раб мстит сразу, только раб – никогда» – так говорили норманны. Действительно – сразу мстит тот, кто не умеет сдерживать себя, выжидать благоприятного времени. Кто не верит в себя и, соответственно, в то, что возможность отомстить вообще будет. Тот, у кого нет будущего. Кто не умеет подчинить себя – себе, кто живет в плену сиюминутных импульсов.

То есть раб.

Никогда не отомстит человек, который и при самом благоприятном стечении обстоятельств никогда не решится на месть. Кто всегда придумает множество благовидных предлогов, чтобы не искать, тем более не создавать этих благоприятных обстоятельств для отмщения. И даже если жизнь сама преподнесет ему возможность на блюдечке с голубой каемочкой, сумеет объяснить самому себе и окружающим, что еще не время, что риск чересчур велик и что «как-нибудь в следующий раз».

То есть трус.

Все в высшей степени логично.

Для европейца, вообще для человека старой земледельческой культуры трудно понять нечто подобное. Но для скандинавов, а спустя столетия – и для горцев Кавказа многие поколения подряд были важны именно эти качества: агрессивность, неуживчивость, неустойчивое настроение, непредсказуемое поведение, готовность драться с кем угодно при любом перевесе сил, рисковать жизнью даже из-за пустякового каприза. Эти черты не просто присутствовали сами по себе – скандинавы воспитывали их и тщательно поддерживали в детях, так же тщательно, как земледельцы с теплой южной равнины воспитывали в детях трудолюбие, аккуратность, доброжелательность к другим людям.

Не проявляя агрессивности, не становясь выносливым и беспощадным, скандинавский (и горский) подросток вызывал у окружающих сомнения в том, что он правильно развивается. Юноша вызывал сомнения в своей приспособленности к жизни. Вик оказывался не только доходным мероприятием, выгодным дельцем, но и важным общественным институтом, способом проверки обществом своих членов.

Только приняв участие в вике, юноша и в собственных глазах, и с точки зрения соплеменников из «совсем большого мальчика» превращался в члена сообщества взрослых мужчин, потенциального жениха и хозяина в доме.

Набег был проверкой личных качеств скандинавов, подтверждением их общественного статуса. Во все века и у всех народов обязанностью взрослого мужчины было кормить семью. В Скандинавии умение воевать, набегать на чужую землю и возвращаться, грабить поверженного врага, похищать и продавать рабов было ценнейшими качествами хозяина – ничуть не меньшими, чем в обществе земледельцев было умение быть сельским хозяином, а в современном обществе – умение выполнять квалифицированную работу.

Так вик и дренг оказывались важны не только с экономической точки зрения, но и краеугольным камнем для любых морально-этических оценок. Норманны всерез, не «в порядке бреда», считали грабежи и убийства веселым молодечеством и полезнейшим видом спорта, без которого мальчик попросту не вырастет мужчиной.

В одной из скандинавских саг рассказыается, как поспорили два брата: один из них слишком часто выигрывал у другого в кости. Проигравший, девяти лет, незаметно снял со стены секиру, подкрался к одиннадцатилетнему брату со спины и разрубил его чуть ли не пополам.

Реакция отца? Вовсе не ужас: папа подхватывает сына на руки, поднимает к небу, благодарит богов за то, что они послали ему такого замечательного сына.

Рай норманнов

Представления о загробном мире характеризуют людей даже полнее, чем их погребальные или брачные обычаи. Викинги так своеобразно представляли себе свой рай – Валгаллу, что об этом имеет смысл рассказать особо.

Начнем с того, что в какое-то хорошее место попадают исключительно воины, павшие на поле боя. Тот, кто умер своей смертью или избегал участия в сражениях, попадает в страшную снежную пустыню, царство невероятного холода и мрака. Там он и будет ютиться вечно, в хижинах из ребер гигантских ядовитых змей.

Такова судьба нидинга, то есть труса. Что же до героев, павших на поле боя, то им открывается рай – царство Одина, Валгалла. Едва умирает воин, как к нему на белом коне слетает пышная красавица – валькирия. Она подхватывает душу павшего и уносит ее прямехонько в Валгаллу. Там убитый оказывается на пиру Одина, и собравшиеся за столом приветствуют его криками и звоном щитов.

Сам бог Один сидит во главе стола; на его левом плече сидит вещий ворон, у правого колена – ручной волк. По знаку Одина герою подают кубок пива; с первым же глотком он делается бессмертным и садится за общий стол. Всю ночь викинги едят и пьют, а с первым лучом света вещий ворон издает крик. С этим звуком сидящие слева от Одина бросаются на сидящих справа. Весь день рубятся они, как только могут, а с первой звездой волк начинает выть. Тут раны заживают, мертвецы поднимаются и все опять садятся за пиршественный стол. И так вечно.